Танцы на снегу - [29]

В рассказах о Буббе оказалось много правды. У него действительно были большие страшные глаза ромбовидной формы и хохол на голове. Если бы кролики или зайцы, которых он поймал и съел, успели спросить у него, кто он такой, он вряд ли сумел бы толком ответить. Матерью его был человек, и Бубба себя тоже считал человеком, хотя бы отчасти. Конечно, его способности превышали человеческие: он летал, был необыкновенно зорок, мог абсолютно неслышно двигаться в полумраке, вечернем или предрассветном.

От рождения Буббе не свойственно было летать рано утром или поздно вечером, но мать выводил его подышать воздухом только в это время. Он словно боялся, что кто-то увидит Буббу, словно прятал его ото всех. Бубба усвоил привычку таиться от людей, переняв у матери чувство, что, если его увидят, произойдет нечто страшное. Поэтому он охотился в сумерках, когда сам еще мог различать добычу, но люди вряд ли могли обратить на него внимание. В полумраке нелегко рассмотреть быстро пролетающее существо и оценить его размеры.

Бубба не говорил ни на одном языке, зверином или птичьем, так что общаться мог только с колокольней. Он разговаривал с ней не словами, а головой.

— Башня, ты мой единственный друг. Ты меня укрываешь от врагов своей грудью. Твои старые серые камни повидали многое. А видела ли ты когда-нибудь такого, как я?

— Нет, Бубба, ты один на свете. Но ты не урод, у тебя такие совершенные формы. Ты непобедим, ты сильнее всех, кроме человека.

— Меня никто не понимает.

— Великих часто не понимают, не ценят как должно.

— Только ты понимаешь меня, Башня.

Бубба любил быть один и ни в чьем обществе не нуждался. Но по матери он тосковал. Мать кормил его и воспитывал как родного. На прогулках Бубба видел соколов и коршунов и понимал, что сам он не такой, что таких, как он, больше нет. Мать привез его из далеких мест, влажных и поросших густым лесом, — деревья стояли там тесно-тесно, а с неба лились обильные дожди. Там текли широкие реки с темной водой.

Мать тайно доставил его в большой мрачный дом на краю болота. В этом доме, сколоченном из громадных бревен, было много комнат. Если Бубба был отчасти человеком, то мать был отчасти птицей, потому что мог управлять летательной машиной. Мать доставлял пакеты с белым порошком из джунглей в холодные земли на большой металлической птице и иногда брал с собой Буббу. Раз или два Буббе пришлось защищать мать от других людей. Он налетал на них и рвал им лица когтями и клювом. Эти люди боялись Буббу.

Бубба был, конечно, не птица — все птицы намного уступали ему в размерах и силе и не заслуживали ничего, кроме презрения. Бубба мог оторвать голову сове, повалить и убить оленя на скаку, сломать спину зайцу.

В ту ночь, когда пришли смуглые люди с маленькими железными трубками, плюющимися огнем, Бубба сидел взаперти в своей комнате. Он слышал грохот огненных плевков и треск ломающейся мебели, слышал, как вытаскивают ящики, срывают со стен картины, поднимают ковры. Он понял, что мать умер.

Когда они распахнули дверь и направили в комнату свои трубки, он бросился на них, раздирая им лица когтями и ужасным клювом. Они побежали вон, громко крича и прижимая руки к глазам. Мать лежал в луже крови. Бубба оставил его лежать. Люди, убегая, бросили дверь открытой, путь был свободен. Бубба улетел прочь из дома. Оказалось, что он легко может прокормиться на воле. Добыча не могла убежать от получеловека с крыльями, и Бубба ел каждый день.

Когда люди протяжно пели под колокольней, что случалось раз в семь дней, Бубба им подпевал. Он помнил, как мать издавал для него звуки, а он вторил им. Ему было грустно без матери, но человеческое пение в каменно-деревянном гнезде немного успокаивало его тоску.

Вчера вечером Бубба поймал кролика. Налетел бесшумно, лишь чуть-чуть прошелестев крыльями, и схватил его с земли. Другие кролики даже не заметили гибели своего товарища — ничего не увидели, не услышали, не почуяли. Бубба стал ужасом равнины. Его неслышный полет устрашал неустрашимых, лишал уверенности самоуверенных. Бубба появлялся с темнотой, словно дух тьмы, он был могуч, его острые стальные когти вспарывали артерии, отрывали головы от тел.

— Башня, я всегда хочу есть.

— Ты хищник, Бубба, ты должен убивать, это твоя природа.

— Я не это сказал, Башня.

— Ты не это сказал, Бубба, но ты это думал.

Бубба не знал сострадания к умирающим, и чужая боль оставляла его равнодушным. Глаза его были холоднее камней в стенах колокольни, а сердце тверже цемента, скрепляющего камни. Бубба чувствовал себя очень древним существом, порождением Темных веков, с зимней, ночной душой. Он был волшебным существом, его создатель — его мать — был волшебником. Он был тверд как камень и беспощаден как железо. В голове его простиралась бесконечная пустыня, с провалами до самых небес, с высотами до самого центра земли.

— Башня, мудр я или безумен?

— Ты и мудр, и безумен — и мудрость твоя, и безумие неотделимы от тебя.

— Почему я безумен, Башня?

— Время и одиночество омрачили твою душу, Бубба, но в этом мраке еще ярче сияет твоя мудрость.

Башенный пол устилали, словно белые щепки, кости. Грудой лежали черепа — уже непонятно, каких зверей. По углам жили пауки и насекомые. Раньше, до появления Буббы, сюда залетали и птицы — все балки и кирпичи были заляпаны белыми кальциевыми потеками птичьего помета. Когда-то водились тут и мыши, обычные и летучие, но их Бубба всех съел — в промежутках между трапезами годилась и мелкая закуска.