Танцующий с тенью - [46]

Порадуй песенкой, маэстро:

ты должен публике польстить

и в ритме танго расколоться,

а промолчишь – оставим гнить

на дне вонючего колодца.

Представь звучание оркестра,

смотри не отступай от текста,

поторопись, нет сил терпеть,

и знай, что в этом грязном зале

певцов пытают в наказанье

за то, что отказались петь.

Двое исполнителей выдерживают короткую паузу, придвигают лампу к самому лицу Молины и, видя, что допрашиваемый отказывается говорить, подступают к нему сообща. Первый полицейский хватает Молину за горло, перекрывая доступ воздуха; второй пережимает ему яйца, в то же время они поют дуэтом:

Подумай сам – ведь эту сцену

покинул не один артист

из тех, что набивали цену;

все, что качали головой,

пополнили служебный лист,

хранящийся в тюремном морге.

Так спой, пока еще живой,

и будет публика в восторге;

заждались парни в нашем зале,

сознайся – или пропадешь,

и помни, что тебе сказали:

теперь ты славно запоешь.

Если бы Хуан Молина сейчас мог говорить, он рассказал бы все, что желали от него услышать эти инквизиторы. Кто-то оросил его губы тремя каплями воды; Молина осторожно слизнул их языком, опасаясь, что эти капельки скатятся вниз по подбородку и не попадут к нему в рот. Раньше, чем юноша успел ощутить их сладость, драгоценные капли исчезли от одного прикосновения к его коже, как будто рот его был сухим растрескавшимся солончаком. А потом – снова все те же вопросы, смысл которых все так же ускользал от Молины. Юноше теперь хотелось, чтобы его били по другой стороне лица, в другой глаз, но, словно боксеры, цель которых – поразить противника в открытую рану, следователи продолжали наносить удары по левому глазу, который теперь уже ничего не видел. Певец несколько раз лишался чувств, но, как только он терял сознание, ему смачивали лицо, тем самым лишая отдыха, который приносило Молине забытье, – и все начиналось сначала. В конце концов полицейские, видя, что Молина не в состоянии говорить, решили переменить тактику. Они обтерли певцу ссадины влажным полотенцем, усадили в кресло и наконец-то дали попить. Мир вокруг постепенно приобретал четкие очертания. Лица, предметы, время и пространство начали выстраиваться в общую картину. Несмотря на то что Хуан Молина мог видеть только одним глазом, он понял, что находится в полицейском комиссариате. Юноше поднесли ко рту зажженную сигарету; ему показалось, что такого блаженства он не испытывал никогда. Бедняга как будто забыл об истязаниях: когда ему подали стакан воды, его сердце наполнилось безотчетной благодарностью к тем самым людям, которые только что исколотили его с ног до головы. Только сейчас Молина разглядел своим единственным глазом, что в дверном проеме, элегантно прислоняясь к деревянному косяку, стоит еще один участник этой сцены. И тотчас, словно уловив вопрос во взгляде Молины, этот третий участник подошел ближе.

– Я доктор Баррьентос, – говорит он, одновременно протягивая юноше руку. – У вас есть адвокат? спрашивает он без интереса, как будто заранее знает ответ.

Молина молча качает головой.

– Теперь уже есть: я ваш официальный защитник, – объявляет Баррьентос и, роясь в кожаном портфеле, поет свою партию:

Представлюсь, я ведь здесь не зритель:

Баррьентос, доктор всех наук,

я адвокат и попечитель

бездомных, нищих и тупых,

и тех, чье имя – только звук;

нанять другого не хотите ль?

Но денег нет у вас таких —

снять адвокатскую контору,

тогда, не покладая рук,

с тобой разделаюсь я скоро.

Адвокат достает из портфеля какие-то бумаги и перьевую ручку; ручку он оставляет на коленях у Молины, а сам в это время объясняет, как будет строиться его линия защиты:

Багаж защиты невелик,

и перспективы небольшие,

и, судя по числу улик,

все за тебя давно решили.

К таким процессам я привык,

покончим с делом мы в два счета,

я предлагаю напрямик:

играй для судей идиота

или признанье подпиши мне.

Чтобы окончательно убедить своего подзащитного, адвокат вкладывает ручку в его непослушные пальцы и подсовывает бумаги, не прерывая пения:

Совет бесплатный я даю,

послушай, если интересно:

чтобы порадовать судью,

признайся сам, что ты убийца, —

тогда получишь легкий срок.

Иначе толку не добиться,

и ты окажешься, дружок,

пожизненно в каморке тесной.

Если уж человек, назначенный быть его адвокатом, хладнокровно присутствовал на таком допросе… Хуану Молине не хотелось думать о том, каков же будет прокурор. В общем, направляемый твердой рукой защитника, Хуан Молина подписал признание, лежавшее у него на коленях. Когда с этим было покончено, доктор Баррьентос улыбнулся и похлопал своего клиента по многострадальной спине.

4

Дело слушалось недолго. Приговор огласили с такой поспешностью, словно это был военно-полевой трибунал. Хуан Молина, сидевший на скамье подсудимых рядом со своим бездеятельным адвокатом, проявил внимания к процессу не больше, чем случайный свидетель, а не обвиняемый. Он в общем представлял, какое наказание его ожидает, однако ничего не сделал, чтобы как-то улучшить свое положение. Невозможно было отрицать, что он подписал признание своей вины, которым полицейские тыкали в его разбитый нос; однако нельзя отрицать и того, что если бы адвокат не убедил его подмахнуть эту бумагу, Молина мог бы объяснить судье, каким способом эти признание было получено. В конце концов, в материалах следствия значилось, что именно Молина вызвал полицию, когда обнаружил труп. Но дело было в том, что после смерти Ивонны Молину мало беспокоила собственная судьба. Он ни разу не упомянул о Карлосе Гарделе; юноша скорее предпочел бы провести всю жизнь в тюрьме, чем вовлечь Певчего Дрозда в скандальную историю с непредсказуемыми последствиями. С другой стороны, доказательства вины Молины на первый взгляд казались неопровержимыми: одежда, сверху донизу испачканная кровью покойной; следы посмертных объятий на теле Ивонны, наводившие на мысль о сопротивлении и борьбе; тот факт, что на двери не обнаружено следов взлома, а у Молины были ключи от квартиры; а главное – отпечатки пальцев Хуана Молины на рукоятке ножа, ставшего орудием убийства. В защиту подсудимого можно было заявить, что этот ножик давно находился в квартире в качестве домашней утвари и что Молина, безусловно, не раз держал его в руках. Но сам подсудимый не собирался ничего говорить в свое оправдание. Он не хотел никому доставлять проблем. Откровенно говоря, без Ивонны собственное существование стало Молине глубоко безразлично.