Танцовщица - [65]

– Нет уж, бог с ней, – отказался я.

21

Вот и пришло желанное, долгожданное,

Сердце нашло желанное, долгожданное.

Был первый четверг месяца раджаба. Я сидела, сидела, да и надумала поехать в Чиллударгах поклониться праху святых. Отправилась под вечер. Там было большое стечение народа. Сперва я прогулялась по двору мужской усыпальницы, потом пошла поставить свечи и возложить приношения. Какой-то человек читал марсии. Я послушала его. Затем пришел маулви и прочитал хадис;[99] после началось общее поминовение. Наконец люди стали расходиться. Сотворив прощальную молитву, я тоже решила вернуться восвояси и дошла уже до ворот, как вдруг надумала заглянуть в женскую усыпальницу. Многие женщины в городе знали меня по исполнению поминальных плачей и по службе при дворе Малика-Кашвар, и я надеялась встретить кого-нибудь из знакомых и поболтать. Я села в паланкин и, опустив со всех сторон занавески, подъехала к воротам женской усыпальницы. Подошел сторож и помог мне выйти. Войдя в усыпальницу, я убедилась, что не ошиблась – знакомых женщин оказалось очень много. Тут посыпались жалобы и вздохи, пошли рассказы о днях восстания, разговоры о разных разностях. Проболтали допоздна. Я уже собиралась уйти, как вдруг вижу, из правого дворика выходит бегам, та, у которой я пела в саду близ Канпура. Это было целое шествие. Впереди сама бегам в богатых одеждах, а за ней четыре или пять прислужниц. Одна следит за одеждой своей госпожи, другая несет в руках опахало, третья держит шкатулку с бетелем, у четвертой на блюде приношения для святых. Бегам издали увидела меня и поспешила мне навстречу.

– Боже, Умрао! До чего же ты бессердечная! – воскликнула она, положив руку мне на плечо. – Уехала вдруг из Канпура, никому ничего не сказав, и только сегодня я тебя встретила, да и то случайно.

– Что делать, виновата! – ответила я. – Но на другой же день, после той памятной ночи в вашем саду, за мной приехали из Лакхнау и увезли меня сюда. Потом пришлось бежать оттуда, и где-где только я не побывала! И я не знала, где вы, и вы не знали, что со мной.

– Так. Но теперь мы обе живем в Лакхнау.

Лакхнау велик!.. И все-таки мы встретились здесь. – Здесь – это не встреча, – сказала бегам. – Ты должна прийти ко мне.

– С большим удовольствием, – согласилась я. – А как вас найти?

– Кто в городе не знает наваба-сахиба? – ответила бегам.

Только я хотела спросить имя наваба, ее супруга, как вмешалась одна из прислужниц.

– Кто не знает дома наваба Мухаммада Такихана! – сказала она.

– Прийти-то я пришла бы, – сказала я, – но не будет ли против наваб-сахиб?

– Нет, он не такой человек, – ответила бегам. – К тому же я подробно рассказала ему обо всем, что случилось в ту ночь. Он сам не раз ездил разыскивать тебя в Канпур и часто тебя вспоминает.

– Хорошо. Приду обязательно.

– Когда? Скажи точно.

– В следующий четверг.

– Зачем откладывать? До следующего четверга еще целая неделя. Почему бы тебе не поехать ко мне сейчас же?

– Хорошо, приду в понедельник.

– Лучше в воскресенье. Наваб тоже будет дома, а в понедельник он может отправиться к кому-нибудь из англичан.

– Я согласна, пусть будет в воскресенье.

– А в какое время придешь? – спросила бегам.

– Когда прикажете. Дома у меня никаких дел нету. Могу прийти в любой час.

– Ты где живешь?

– На Чауке. Неподалеку от ворот Сайида Хасана-хана.

– Так я пришлю за тобой служанку. С ней и пойдешь.

– Прекрасно!

– Ну, тогда до свиданья, – сказала бегам.

– Да, скажите мне еще кое-что, – спохватилась я. – Как ваш сынок?

– Слава богу, здоров. А ты, значит, до сих пор не забыла его!

– За разговором чуть не забыла, – призналась я. – Да и как не забыть, – только захочешь спросить про него, как речь заходит о другом.

– Он теперь уже совсем большой, все понимает. Я тебе его покажу.

– Теперь мне и не заснуть – так я буду ждать этого дня! Больше ничего не рассказывайте. До свиданья!

– До свиданья. Смотри, приходи непременно.

– Даю слово!

Тут прислужницы, видя, что разговор наш грозит начаться сызнова, принялись уговаривать свою госпожу:

– Бегам-сахиб, пойдемте! Носильщики шумят. Паланкин давно уже подан…

22

Размышлял я о мире, думал нощно и денно,

Но остались закрыты двери тайны вселенной.

Хотя я и ушла от Ханум, но пока она была жива, я считала ее своей покровительницей, и, надо признать, она меня тоже любила. Она так разбогатела, что почувствовала себя независимой, и с годами стала чуждаться людей. Теперь она уже не зарилась на заработок своих воспитанниц, но опекала их по-прежнему и до конца дней ни одну из них не оставляла. Особенно она любила меня. Бисмилла причинила матери много горя, и потому к ней Ханум относилась довольно холодно, но все же ведь Бисмилла была ее родное дитя. Хуршид-джан тоже вернулась в Лакхнау после восстания и жила вместе с Ханум. Амир-джан сняла себе отдельную комнату, но и она постоянно навещала старую хозяйку.

Комната, которую Ханум когда-то отвела мне, так и оставалась за мной до конца ее жизни. Там хранились мои вещи, а на двери висел мой замок. Когда бы мне ни захотелось, я могла прийти и жить там. Где бы я ни провела год, в мухаррам я возвращалась туда, чтобы совершить поминальные обряды. Ханум до самой смерти хранила для меня необходимые принадлежности этих обрядов.