Танцовщица - [51]

– В Лакхнау я воспитывалась.

Но тут же сообразила, что это не выход. Ведь следующий же вопрос мог снова поставить меня в тупик. Мои опасения оправдались, – бегам-сахиб сразу спросила:

– Значит, ты родилась не в Лакхнау?

Я не знала, что на это ответить, и, сделав вид, будто не расслышала, немного помолчала, потом, чтобы перевести разговор на другое, спросила сама:

– А ваша милость из Лакхнау?

– Когда-то я жила там, а теперь обосновалась в Канпуре, и он заменил мне родину.

– Мне бы тоже хотелось остаться здесь навсегда.

– Почему?

Ответить на это было не менее трудно. Пришлось что-то придумать, и я сказала:

– Рассказывать об этом – только понапрасну утруждать ваш слух. О таких вещах лучше не говорить. Есть причины, по которым мне не хочется возвращаться в Лакхнау.

– Ну что ж, не рассказывай. Но навещай нас время от времени.

– Как не навещать! Мне уже сейчас не хочется уходить отсюда. Ведь вы отнеслись ко мне так приветливо! А этот сад, этот простор!.. Кто, увидев все это хоть раз, не захочет увидеть снова? А для слабой женщины это место, должно быть, лучше всяких лекарств.

– Ой-ой! Как понравилась тебе наша глушь! – воскликнула бегам. – Но ведь здесь даже человечьим духом не пахнет; мы одни перед господом богом. Город далеко. Понадобится что-нибудь купить, пошлешь человека с утра, а вернется он только к вечеру, Тьфу, тьфу! Как бы шайтан не услышал! Ведь заболей кто-нибудь – пока дождешься врача из города, больному, чего доброго, и конец придет.

– У каждого свой вкус, ваша милость, – возразила я. – А вот мне здесь нравится. Я уверена, что, доведись мне тут жить, ничего бы мне не понадобилось. А что до болезней? Кто же будет болеть в таком чудесном месте?

– Я тоже так рассуждала, когда впервые попала сюда, – сказала бегам. – Но уже через несколько дней поняла, что горожане тут жить не могут. В городе тысячи разных удобств; да дело и не только в них. С тех пор как наваб-сахиб уехал в Калькутту, я по ночам глаз не смыкаю от страха. Хоть у нас, слава богу, есть стража, привратники, слуги – вот и сейчас мужчин больше десятка наберется, женщины-то не в счет, – а все-таки страшно. Подожду еще несколько дней, и если наваб не приедет, сниму себе помещение в городе.

– Простите, но вы чересчур впечатлительны, – сказала я. – Гоните прочь эти мысли. Если поедете в город, сами увидите, каково там сейчас. Жарища невыносимая, да к тому же еще болезни, избави нас от них, боже!

Пока мы беседовали, пришла нянька с ребенком. Мальчику – сохрани его бог! – было три года. Он был прехорошенький, весь беленький-беленький, щебетал нежно, как птенчик. Бегам посадила ребенка к себе на колени, немножко с ним поиграла и уже хотела было вернуть его няньке, по я протянула руки и взяла его. Я долго ласкала дитя, потом отдала его няньке.

– Раньше я, пожалуй, и не решилась бы прийти к вам запросто, – возобновила я прерванный разговор, – но теперь обязательно приду полюбоваться на молодого господина.

– Приходи непременно, – улыбнулась бегам.

– Обязательно, обязательно явлюсь к вам, – повторила я. – Только напрасно вы меня приглашаете так любезно; а вдруг я начну бывать у вас до того часто, что стану вам в тягость?

Потом у нас пошли разговоры о разных разностях. Бегам очень хвалила мое пение. Но вот пришла служанка и доложила, что кушать подано.

– Пойдем поедим, – предложила бегам.

– С удовольствием, – ответила я.

Бегам поднялась, я тоже встала. Она взяла меня за руку и обратилась к остальным женщинам:

– Подождите нас. Мы поужинаем и придем сюда опять.

– Здесь сейчас так хорошо, что не хочется уходить, – сказала я. – Но как вам будет угодно.

– Так что же, приказать подать сюда?

– Не стоит! Поедим и вернемся.

Тогда бегам спросила у одной женщины:

– Люди, что приехали с нею, накормлены?

– Накормлены, – ответила та, сложив руки.

– Тогда отпустите их. Второе выступление я отменяю. Умрао-джан уедет домой попозже, после ужина.

Мы с бегам направились к дому. Впереди шла служанка с фонарем. По дороге бегам тихонько шепнула мне на ухо:

– Мне надо с тобой о многом поговорить, но сейчас нельзя. Завтра я буду занята. Приезжай послезавтра утром, здесь и позавтракаешь.

– Мне тоже надо вам сказать кое-что, – призналась я.

– Хорошо, но не сегодня. Пойдем поедим. Потом послушаем твое пение.

– Но ведь вы отпустили музыкантов.

– Я не люблю слушать пение при мужчинах. Одна из моих служанок неплохо играет на барабанах табла. Под ее аккомпанемент и будешь петь.

– Прекрасно! – согласилась я.

Теперь мы были уже у самого дома. Дом оказался огромным и очень богато отделанным. Если и стоило что-нибудь смотреть после шахских дворцов, так это его. Сперва мы поднялись на галерею, потом прошли через несколько комнат. Каждая из них была обставлена не так, как другие; в каждой ковры и украшения из стекла были не того цвета и вида, что в остальных. Наконец мы пришли в зал, где нас ждал ужин. Здесь стояли две служащие у бегам женщины: письмоводительница и наперсница. Обе были недурны собой и богато одеты.

К ужину подали разнообразные кушанья: плов простой, плов с шафраном, мясной плов, рисовую молочную кашу, пышки, тушеные овощи, мясо тушеное и жареное, соленья, засахаренные плоды и разные другие сласти, простоквашу, сметану, – словом, тут были собраны всякого рода яства. Впервые со дня отъезда из Лакхнау ела я с таким удовольствием. Бегам подвигала ко мне то одно, то другое блюдо, и хотя я немало отнекивалась, но она потчевала меня так настойчиво, что я съела больше, чем следовало.