Танцоры на Краю Времени - [37]

Порой она затруднялась вспомнить, в чем состоял ее долг в том мире или в этом… этом загнившем рае. Действительно, трудно цепляться за все моральные идеалы, когда все говорило об отсутствии Сатаны, ибо здесь не существовало войн, болезней, печалей (разве только по заказу) и даже самой смерти. И все же Сатана должен был присутствовать и здесь. Конечно, вспомнила она, он обитает в сексуальном поведении этих людей. Но, каким-то образом, оно уже не шокировало ее так сильно, как раньше, хотя именно это было доказательством морального падения. Но, все-таки, эти люди были не хуже тех невинных дикарей, дикарей острова Пау-тау в Южных Морях, где она провела два года, помогая отцу после смерти матери. Эти дикари тоже проживали дни, не ведая о грехе.

Миссис Амелия Ундервуд, будучи рассудительной женщиной, иногда спрашивала себя, правильно ли она делает, обучая Джерека Карнелиана смыслу Добродетели.

Не то, чтобы он выказывал какую-то особую леность в усвоении ее уроков. Были случаи, когда она едва подавляла соблазн махнуть рукой на все это и просто наслаждаться жизнью, будто находясь на каникулах. Это была приятная мысль. И мистер Карнелиан был прав в одном — все ее друзья, все родственники и, естественно, мистер Ундервуд, все ее общество в целом, сама Британская Империя, что само по себе было невероятно, мертвы уже миллион лет, превратились в прах и забыты.

Даже мистер Карнелиан был вынужден собирать по кусочкам сведения о ее мире из нескольких сохранившихся записей и ссылок на другие, более поздние по отношению к 19-му веку, столетия. А ведь мистер Карнелиан считался крупнейшим специалистом планеты по данному периоду. Это удручало ее.

Подавленность сделала ее отчаянной. Отчаяние привело к вызову. Вызов заставил ее отвергнуть определенные ценности, когда-то казавшиеся незыблемыми и прочно укоренившимися в ее натуре. Подобные чувства, к счастью, появлялись, как правило ночью, когда она находилась в своей постели, далеко от мистера Карнелиана.

Джерек Карнелиан часто слышал, что миссис Амелия Ундервуд поет, готовясь ко сну, и, стараясь подражать предмету своей любви, сам просыпался в некоторой тревоге. Тревога переходила в размышления. Ему хотелось бы верить, что миссис Ундервуд зовет его — подобно древним любовным песням Фабричных Сирен, которые когда-то заманивали мужчин в рабство,[17] на пластмассовые шахты. К счастью, мелодии и слова были ему знакомы, и, по его разумению, полностью отличались от брачных песен. Он вздыхал и ворочался, пытаясь заснуть снова, в то время, как ее высокий сладкий голос снова и снова повторял: «Иисус осеняет нас чистым ясным светом»…

Мало-помалу, ранчо Джерека видоизменялось. Миссис Ундервуд делала предложения: что-то подправить здесь, кое-что изменить там — и так до тех пор, пока дом не стал похож на старый добрый Викторианский особняк. Джереку комнаты казались чересчур маленькими и загроможденными, и ему было неуютно в них. Он находил пищу, которую они оба ели по ее настоянию, скудной и тяжелой. Маленькие готические башенки, разные деревянные балкончики и фронтончики красного кирпича ранили его эстетические чувства больше, чем грандиозные творения Герцога Квинского. Однажды, когда они вкушали ленч из холодной говядины, чеснока, огурцов и вареного картофеля, он отложил неудобный нож и вилку, которыми по ее настоянию пользовался и сказал:

— Миссис Амелия Ундервуд, я люблю вас, я знаю, что сделаю все для вас…

— Мистер Карнелиан, мы же договорились…

Он поднял руку.

— Но я признаюсь вам, моя прекрасная леди, что этот интерьер, который вы заставили меня создать, становится чуточку скучным, если не сказать больше. Вам не хочется перемен?

— Перемен? Но, сэр, это хороший дом. Вы сами говорили мне, что хотите, чтобы я жила, как раньше. Этот дом очень походит на наш особняк в Бромли. Он несколько больше и, пожалуй, обставлен получше, но я не могла противится этому. Я не вижу смысла не использовать возможность приобрести пару вещей, которые я не могла иметь в моей… моей прошлой жизни.

С глубоким вздохом он уставился на камин, загроможденный маленькими фарфоровыми безделушками, пальмы в горшках, столы, буфет, толстые ковры, темные обои, газовые фонари, тусклые занавески и окна, картины и кружевное украшение с письменами эпохи миссис Ундервуд, читаемое как: «Добродетель — сама себе награда».

— Мало цвета, — сказал он, — мало света, мало пространства.

— Дом очень уютный, он совсем как настоящий, — настаивала она.

— Угу, — он вернул свое внимание плоти животного и неаппетитным овощам, напоминающим угощения Монгрова.

— Вы говорили раньше, что восхищаетесь им, — продолжала она рассудительно. Ее озадачило его недовольство.

— Я и восхищался, — пробормотал Джерек.

— А потом?

— Потом это прошло, — сказал он, — уже давно прошло. Я думал, что это просто одно из многих жилищ, которые вы будете выбирать.

— О, — она нахмурилась. — Гм… Видите ли, мистер Карнелиан, мы верим в устойчивость, в постоянство. В прочные неизменные вещи, — она добавила извиняющимся тоном. — Мы убеждены, что наш образ жизни должен быть всегда неизменным. Улучшающимся, конечно же, но, по сути дела, все равно неизменным. Нам мнилось, что настало время, когда все люди будут жить так, как живем мы, и мы верили, что каждый человек хочет жить, как мы, — она отложила нож и вилку и дотронулась до его плеча. — Теперь я понимаю, что мы заблуждались. Но я полагала, что вы хотели бы иметь старую добрую английскую усадьбу, которая поможет вам обрести себя, — она сняла свою руку с его плеча и выпрямилась в кресле. — Должна сказать, что чувствую себя немного виноватой. Забыла про непостоянство вашего века ко всему незабываемому… — она обвела рукой, показывая комнату и обстановку.