Танатос - [13]

Мимо шли люди, но Алтухов не обращал на них никакого внимания.

Он священнодействовал, колдовал над находкой и между выдохами бормотал:

– Правильно. Все правильно. Все по закону. Даже мертвого не стоит доводить до крайности.

Завтракал Алтухов долго, с затяжными передышками. Он словно боялся, что ему теперь нескоро представится возможность поесть и потому впихивал в себя дешевую колбасу с хлебом до тех пор, пока не почувствовал пищу у самого горла. После этого Алтухов выпил несколько глотков молока и отвалился на диван. "Ну вот и все, – подумал он, – ерунда какая-то: поел и совсем другие мысли в голове". Внутри у Алтухова урчало и булькало, словно в котле.

Веки отяжелели, и впервые за несколько дней он почувствовал, что ничего больше его не волнует, что жизнь, независимо от его капризов и настроений, крепко держит его в своих объятиях. По этому поводу Алтухов хотел было поспорить с самим собой, но сытость оказалась сильнее. Алтухов отрыгнул, почувствовал облегчение и безмятежно задремал.

Проснулся Алтухов после полудня, совершенно разбитый и с горячей испариной на лице. Он долго лежал, не шевелясь, пытаясь отделить картины сна от недавних реальных событий.

Окончательно разбудил его громкий стук в дверь. Алтухов сел на диване, протер пальцами глаза и нахлобучил на голову шапку.

После этого он поднялся и открыл дверь.

В комнату уверенно вошел участковый – огромного роста майор с клеенчатой папкой под мышкой, и при виде своего мучителя Алтухов невольно вздрогнул.

Участковый брезгливо потянул носом и грубо спросил:

– Ты хотя бы иногда проветриваешь свой хлев?

– Может, вначале поздороваетесь? – исподлобья глядя на него, проговорил Алтухов.

– А зачем я буду желать тебе здоровья? – с недоброй улыбкой qopnqhk участковый. – Я желаю тебе одного, Алтухов. Я желаю заслать тебя, куда Макар телят не гонял. И я это сделаю. Даю тебе честное слово. – Говоря это, участковый крутил головой в поисках места, куда можно было бы сесть и разложить свою папку.

– Опять у соседки крупу воровал, – сказал он, и тут же в дверном проеме образовалась благообразная старушка с седым пучечком на затылке.

– На прошлой неделе. На столе забыла. Кашу варила и забыла, – не глядя на Алтухова, жаловалась соседка. – А утром хватилась – половины банки нет. Ну сколько ж это можно-то? В прошлом месяце тоже. А у меня пенсия…

– Я сейчас, – вдруг сказал Алтухов, обращаясь к участковому. – Сейчас я табуретку принесу из кухни.

Он пошел прямо на старушку, та испуганно отступила в глубь прихожей, пропуская его на кухню, но Алтухов кинулся к входной двери и выскочил из квартиры.

В несколько секунд Алтухов скатился с третьего этажа, быстро завернул за дом и побежал к автобусной остановке. "Сволочь, – на бегу думал он. – Начальник! ’Хозяин!" Вся одежда, которой располагал Алтухов, была на нем. Он не оставил в квартире ни вещей, ни денег. Единственное, чем ему пришлось пожертвовать, так это четырьмя опостылевшими стенами.

Больше в эту комнату Алтухов не собирался возвращаться.

Относительно своего будущего у него не было никаких планов. Не было их давно, так что эта последняя жертва не представляла для него какой-то особой ценности. Жизнь казалась Алтухову законченной, и его совсем не интересовало, где и в каком углу ему предстоит провести последние несколько дней или часов.

Главным для Алтухова было сейчас то, что он ушел от унизительного разговора с представителем власти. Ему больше нечего было бояться. Он наконец получил полную свободу, вернув государству последнее, что у него было – жилье.

В магазине Алтухов взял на все деньги две бутылки самого дешевого портвейна и батон хлеба. Он распихал все это по карманам и поспешил в тот самый выселенный дом, куда приводил Нину. По дороге он подумал, что зря не купил телефонный жетон, вспомнил о нескольких монетках, которые у него остались и вслух проговорил:

– Ну и черт с ним.

В квартире нашлось все, что было нужно Алтухову: и диван, и старая эмалированная кружка, и даже столовый нож, видимо, брошенный хозяевами из-за устарелости дизайна.

Алтухов выложил хлеб на подоконник, открыл бутылку и выпил полкружки портвейна. Затем он побродил по квартире, разгребая ногами мусор, и, заметив среди бумаг дырокол, опустился на корточки, внимательно осмотрел находку, несколько раз нажал на рычаг и положил на место.

– Работает, – равнодушно констатировал Алтухов.

Трезвый он чувствовал родство с этими брошенными, уже негодными вещами, отождествлял себя с ними, ощущал себя таким же никому не нужным, выработанным предметом. Пьяному же, они виделись ему совсем в другом свете. Алтухов называл это "эффектом Золушки", когда мусор переставал быть мусором и каждый предмет обретал свое, до сих пор прятанное лицо. Все существующие в мире предметы как бы переставали делиться на полезные и бесполезные, на старые и новые. Алтухову словно открывалась их внутренняя qsymnqr|, и тогда пустой пузырек из-под таблеток обретал такую же ценность, как и редкая китайская ваза. А точнее, ваза ниспровергалась им до уровня пузырька, и, встретившись где-то посередине, они уравновешивались, словно голые люди в бане, становились равными.