Танатос - [12]

– Сиди, сиди, – откликнулась Нина.

– Я же не животное: не кошка, не собака и даже не попугайчик, – ответил Алтухов, и после некоторой паузы добавил: – А работать я больше не могу. Противно. Скучно.

Нина подняла зареванное лицо, обняла Алтухова и снова заплакала.

– Бедненький, – шептала она. – Я тебя вылечу. Вылечу. Ты же спас меня, теперь я тебя спасу.

– Это не лечится, – ответил Алтухов. Ему уже давно надоело слушать причитания этой малознакомой женщины. Более того, она начала его раздражать, и все же он как мог сдерживал себя.- Я понимаю, вдвоем, конечно, легче, – сказал Алтухов, – но это не спасает от одиночества. Да и не знаешь ты меня совсем. Я могу кем угодно оказаться.

– Не можешь, – лепетала Нина, – так, как ты не притворяются. Я тоже пожила на свете, знаю.

– Глупости, – раздраженно проговорил Алтухов. – Зачем тебе это?

Тебе мало своих хлопот?

– Я очень устала одна, – прошептала Нина, а Алтухов усмехнулся и сказал:

– Вот, вот, теплее. И я очень устал. Потому и не хочу ничего.

M`bepmne, есть два вида усталости: женская и мужская. Вы – женщины – существа романтические, заняты только мыслями о себе, да жалостью ко всему, что более вас несчастно. Вам легче. А вообще, я не понимаю, – вдруг взорвался Алтухов, – как можно хотеть жить с человеком, который и жить-то не желает? Что мы будем с тобой делать? Петь друг другу заупокойную? Ерунда. Если тебе так хочется – мне тебя жалко. Честное слово. Жалко потому, что ты еще живая. Ты как висельник, только что слетевший с табуретки: шея уже сломана, а сердце еще бьется. Понимаю – больно. Но так надо же немного потерпеть, а ты на весу пытаешься выскочить из петли. – Алтухов посмотрел на Нину и увидел на ее лице выражение и ужаса, и недоумения. – Прошу прощения за такую мрачную образность, – спокойнее сказал он. – Если хочешь, я могу и попроще…

– Не надо, – сказала Нина. – Уходи. – Она опять достала платок и уткнулась в него лицом. – Это истерика. Сейчас пройдет. Да уже прошло. Иди. Иди.

Не ожидавший такого поворота, Алтухов смешался, но потом быстро надел пальто, обулся и покинул квартиру.

3

Следующий день начался для Алтухова задолго до рассвета. Он лежал на диване в пальто и ботинках, смотрел в потолок и думал о еде. Он не мог не думать об этом, потому что не ел уже больше двух суток, но и тот последний его ужин в основном состоял из пива.

Алтухов вспомнил о Нине и пожалел о своем поспешном уходе.

Вернее, о том, что не успел как следует подкрепиться. На столе у Нины были хлеб, масло и варенье. Отнесись он к этому посерьезнее, ему не пришлось бы сейчас мучиться голодом.

"Неудобная штука – тело, – думал Алтухов, – всю жизнь кормишь его, пашешь на него как проклятый – гадость какая". Он встал и бесцельно походил по комнате.

Мгла на улице сменилась синевой, но свет луны все так же играл на невидимых гранях микроскопических кристаллов воды. ’олодные огоньки мерцали на подоконнике, а Алтухов как завороженный смотрел на эту игру и думал о том, что красота, наверное, никогда не спасет мир человека, потому что красота мертва, а человек – живой. И как бы люди не пытались заставить ее служить себе, как бы ни наделяли ее признаками живого, мрамор всегда останется мрамором, краски – красками, а холодный свет – холодным светом. Что художник вырезает из мрамора человеческую фигуру не для того, чтобы увековечить живое в камне, не из любви к живому. Это тоска по красоте, желание обратить живое в мертвое или тоска по вечности. "Да, – думал Алтухов, – может быть, когданибудь красота и спасет мир, но это будет очень нескоро, потому что человечество живуче".

– Да и черт с ним, с человечеством, – вслух выругался Алтухов. Он окинул взглядом свое опостылевшее жилище, опустил глаза и испытал жесточайший приступ клаустрофобии. Затем Алтухов застегнул пальто на все пуговицы и тихонько вышел из квартиры.

На улице было много народу: двери подъездов постоянно хлопали и в одном направлении – к метро – тянулась длинная вереница окуклившихся людей.

Алтухов поднял воротник и засунул руки поглубже в карманы.

Морозный воздух освежил его, и Алтухов с еще большей силой onwsbqrbnb`k голод. Он прошел мимо нескольких светящихся ларьков к магазину и, не заходя в него, остановился в освещенном квадрате у самой витрины. В магазине было еще совсем мало покупателей. Продавцы стояли сонные и ленивые, и Алтухов вдруг почувствовал ненависть к этим сытым выспавшимся женщинам. За деньги они продавали то, что человеку нужно было для жизни, а у него не было ни гроша. Тело его мучительно ныло, требуя еды, и Алтухов едва заставил себя отвернуться от витрины. При этом у него свело нижнюю челюсть, а под языком зафонтанировала слюна.

– Чтоб тебя, – выругался Алтухов, сплюнул и посмотрел на плевок.

Прямо под ним, у самых носков ботинок лежала небольшая бумажка знакомого размера и цвета. Несколько секунд Алтухов напряженно всматривался в этот голубой прямоугольник, пока наконец не признал в ней банкноту.

– Деньги! – засуетился он. – Милые вы мои! Кто ж это вас сюда положил? И для чего? Уж не для меня ли? Могли бы тогда и в почтовый ящик опустить! – Бормоча, Алтухов нагнулся и попытался поднять купюру, но она каким-то образом умудрилась вмерзнуть в лед. – ’Хотя в ящик-то я давно не заглядывал, – продолжал бормотать Алтухов. – Все правильно. Прямо у магазина, все правильно. – Он положил замерзшие ладони на деньги и стал ждать, когда тонкий слой льда растает. – Ну вот я и богатый, – сладострастно проговорил Алтухов. – Как все-таки хорошо быть покупателем.