Тампа (ЛП) - [60]

Я обнаружила Джека лежащим на кровати, уставившись в потолок, заложив руки за голову. Я почувствовала, что воссоединение разочаровывает меня — задним умом я ждала, что после стольких дней воздержания он бросится на меня и начнет страстно целовать. Пожалуй, если бы он с облегчением расплакался от возможности снова прикасаться ко мне, я бы не возражала против того, чтобы его слезы капали на меня во время совокупления. Вместо этого он едва моргнул, когда мое лицо оказалось в поле его зрения. Я легла рядом и запустила руку ему под футболку, поглаживая его грудь.

Его настрой явно не располагал к единению. «Моя жизнь кончена», — заявил он с чрезмерно драматической ноткой в голосе. «Мама сказала, я могу остаться в городе с ее знакомыми — семьей Райанов, и закончить этот год в школе Джефферсона, но после этого она заберет меня в Кристал-Спрингс, там я пойду в старшую школу. Я больше никогда не увижу тебя. Я даже не буду ходить в старшую школу вместе со своими друзьями». Он выдержал небольшую паузу, а потом закрыл лицо руками, будто последний факт ужасал его больше всего. «Лучше бы я умер».

Я поняла, что если собираюсь получить хоть какое-то удовлетворение от этой встречи, то нужно прямо сейчас выдвинуть повестку: трансмутация страдания через исцеление сексом.

Встав перед ним на колени, я подняла его футболку и стала целовать его тело, делая языком длинные теплые дорожки от верха живота до груди. «Твое тело не хочет, чтобы ты умирал, Джек», — сказала я. «Только твой разум. Тебе нужно разделить эти вещи. Живи в своем теле, а не в своей голове». С этими словами я начала целовать его шею, иногда опуская бедра так, чтобы слегка надавить на его промежность. Он ответил — я почувствовала эрекцию, хотя, казалось, остальное тело пыталось бороться с ней. «Расстояние — не беда», — соврала я, стягивая блузку и расстегивая бюстгальтер. Я погладила его лоб и материнским жестом предложила свою грудь. Он начал сосать мою грудь, закрыв глаза, чтобы вложить в этот процесс все свое отчаяние, всю боль, от которых он хотел избавиться, принимая этот наркотик. «И у тебя тут же появятся новые друзья. Все будет хорошо».

Он, точно в гипнотическом трансе, продолжал сосать, — сначала одну грудь, потом вторую. Его брови нерешительно поднялись; он облизал губы и задумчиво поглядел в потолок, точно сомелье, вслепую оценивающий старинное изысканное вино. Вдруг внутри него словно что-то переключилось: он сел, резким движением стянул с себя штаны, развернул меня спиной и вошел в меня. Слава богу, — подумала я с приливом оптимизма, — худшее позади. Секс был невероятно хорош, движения его бедер были неумолимо сильны. Когда он кончал, это было завершающим катарсисом всего процесса; я потянула его обратно на кровать и всем телом обвилась вокруг него. «Это было что-то», — прошептала я, вдыхая светлый буйный запах, заполняющий комнату. Он быстро дышал, грудь высоко поднималась и опускалась. Я ждала что он успокоится через минуту, но этого не произошло — хотя мы лежали совершенно неподвижно, его грудь вздымалась, будто он бежал спринт, оставаясь на месте.

«Мы убили моего отца», — наконец произнес он.

«Разумеется нет!» — воскликнула я. Какая контрпродуктивная и вредная для него мысль. Прижав губы к его голове, как бы для того, чтобы слова шли прямиком в его мозг, я попыталась вразумить его. «Джек», — проговорила я, — «Твоего отца убил сердечный приступ. Это трагично, но в конечном счете все будет замечательно».

В действительности, удача подарила нам прекрасную возможность, а именно — этот дом. Как законный опекун Джека, его мать собиралась управлять собственностью, чтобы гарантировать ее сохранность для сына; братья Бака утверждали, что он хотел направить вырученные от продажи дома деньги на уход за своей больной матерью, и по этому поводу заключил с ними устное соглашение. Судебные разбирательства займут месяцы, может даже год или два, в течение которых дом будет ничьим, и мы с Джеком сможем встречаться тут, когда позволит время, несмотря на то, что у него теперь часто портилось настроение от воспоминаний, которые вызывал дом. «Нам нужно найти какое-то другие место», — настоятельно заявил он. — «Где угодно, мне без разницы». Я согласилась, отчасти потому что каждый раз ездить сюда так далеко из города — непрактично. Вдоль одной из главных дорог города располагалась целя серия медицинских центров, подъездные пути к которым переплетались друг с другом, как звенья цепи. После закрытия их стоянки всегда оставались уставленными автомобилями и совершенно безлюдными, без малейшего трафика. Ни одна проезжающая машина не беспокоила нас посреди этой пустоты.

И все же ситуация оставалась далекой от идеала. Иногда она становилась адски невыносимой. Вначале это была световая реклама на щитах, гласящая о прелестях акушерских услуг и занятиях по возвращению фертильности. Их разноцветные сияющие огни вокруг нас формировали несовершенной формы пентаграммы; будто в ритуальной церемонии вуду, они грозились объединить свои тотемические силы медицинского чуда и сокрушить усилия, прилагаемые мной к тому, чтобы не забеременеть. Другим кошмарным аспектом были жара и насекомые. Мы не могли включить мотор, чтобы использовать кондиционер, так как охранник подошел бы к работающей машине. Поэтому мы боролись с приближающейся летней влажностью, конденсирующейся на кожаных сиденьях. Когда внутри становилось совсем уж невыносимо, нам приходилось открывать окна, и тогда каждый комар с прилегающих искусственных прудов устремлялся на соленый запах нашей крови. Одним вечером мы оставили открытыми только передние окна, а затем занялись сексом на заднем сиденье. К тому моменту, когда Джек достиг оргазма, насекомые вились в салоне уже такой плотной тучей, что на мгновение я оцепенела, готовая увидеть, как она примет форму лица Бака с мстительной усмешкой, но боль вернула меня к действительности. Внезапно я ощутила, как их жала вонзаются в самые чувствительные места моего тела. До этого момента наше сознание было настолько поглощено сексом, что мы не осознавали всей серьезности ситуации. Джек выпрыгнул из машины как есть — нагишом, и я не могла его за это винить, хотя и готова была прибить за такое безрассудство.