Тамерлан - [2]

Вообще говоря, можно было бы начать рассказ с Чингисхана, коего жизнь, как утверждал большой специалист в нашем деле Поль Пеллио, представляет собою самое изумительное приключение из всех известных человечеству; и даже с тех степных империй, которые ему предшествовали и сделали возможной его деятельность. Их имя узурпировали Великие Моголы, которые были не монголами, а тюрками или по меньшей мере, как многие тюрки во всем мире, людьми отюреченными. В прямом смысле слова они были Тимуридами, являясь ими согласно генеалогии. Бабур доводился внуком Султану-Абусаиду (1452–1460), который, в свою очередь, был правнуком Тамерлана. От основателя семьи его отделяют четыре поколения; он родился минимум через восемьдесят лет после его смерти. На эту родословную Великие Моголы настойчиво претендовали. Бабур посвятил свои молодые годы тому, чтобы завладеть бывшей столицей Тимура, Самаркандом; он захватывал и отдавал этот город трижды. Бабур рассматривал Индию как свое законное наследство, поскольку его предок вступил в эту страну с оружием в руках. После него его сын Гумаюн, его внук Акбар и другие наследники, которые, хоть и были озабочены усвоением иранской культуры, подобно детям самого Тимура, творцам тимуридского Ренессанса, хоть и сделались они настоящими индийскими князьями, не забывали никогда о том, что происходили из Средней Азии, и хранили в душах нечто большее, нежели простые реминисценции степных традиций. Упустить из вида эти факты значило бы обречь себя на бесконечные блуждания в лабиринте культурной политики, проводившейся на Индийском субконтиненте, по меньшей мере, в продолжение всего XVI столетия. [8]

Прежде чем продолжить изучение Великих Моголов, я должен был заняться Тамерланом, этой знаменитой личностью второй половины XIV века, о которой мы имеем множество приблизительных представлений и к которой, скажем прямо, я питал откровенную антипатию, основанную на стойких предрассудках. Я уже интересовался им как во время посещений Самарканда и его мавзолея, так и в связи с небольшой статьей, которую меня попросили написать о резне, учиненной им в Исфагане. Тогда я мало чего открыл для себя, но почувствовал, что сей человек не был таким однозначным, как казалось, и являлся не только злым гением. Грезы среди блистательных руин мечети Биби-Ханым, в завораживающей тишине несравненного некрополя Шахи-Зинда не могут не поразить человеческую душу.

Родившиеся тогда мысли стали понемногу обретать ясность, чтобы окончательно созреть к тому дню, когда я взялся за написание этой книги.

Означает ли это, что я ставлю своей целью реабилитировать Тамерлана? Сей человек имеет столько же панегиристов, сколько и хулителей. Тамерлана ненавидели и боготворили, воспевали и поносили очень многие и сверх всякой меры. Едва он скончался, как раздались голоса: «В рай! К ангелам!» и: «В ад! К чертям!»

Думается, существует очевидная необходимость что-то сказать в оправдание тех, кто его восхвалял, при этом вовсе не являясь ни платными историографами, ни придворными. В кочевнических юртах, вдали от страны, где он воздвиг свой трон, все еще имеются воспевающие его барды; таковым был тот юноша, наделенный «сильным и выразительным голосом», коего слушал всего полтора столетия назад отец Юк, миссионер и знаменитый исследователь Тибета, оказавшийся в краю шабортских монголов. «Когда божественный Тимур жил в наших кибитках, монгольская нация была грозной и воинственной; под его стопами прогибалась земля… О божественный Тимур, скоро ли возродится твоя великая душа? Прииди! Мы ждем тебя, о Тимур!.. Память о славных Тимуровых временах неизменно с нами. Где он, вождь, долженствующий нас возглавить, чтобы вновь сделать воинами?» [9]

Сегодня, несомненно, охотнее слушают хулителей, чем панегиристов. Образ, вписанный в наше коллективное сознание, является откровенно негативным. Но любое современное историческое исследование тяготеет все-таки к реабилитации, чему удивляться не приходится. В продолжение веков историк находился под слишком мощным воздействием свойственных его эпохе мод и идеологий. То, что противоречило его привычке и мнению, казалось ему чудовищным и неестественным. Он не был способен понять, что порой человек может не только принимать, но и высоко ценить то, что сам же осуждает или считает неприемлемым. Теперь ситуация начинает меняться. Историки учат критическому рассмотрению фактов, а не умонастроений. Вспышки яростного отрицания все еще имеют место, но сила их мало-помалу убывает. Возраст делает человека спокойным, если не мудрым; не снисходительным, а более склонным к уравновешенной оценке событий. К тому же чем лучше знание, тем лучше понимание.

Вот какие размышления руководят мною сегодня. Имеющиеся в моем распоряжении материалы ненамного обильнее тех, которые использовались моими предшественниками, как увидит читатель, довольно многочисленные и, за несколькими прекрасными исключениями, мало полезные. Источники разработаны слабо, но на их лучшую разработку я претендовать не мог: для этого у меня не хватало ни досуга, ни компетенции; зачастую неизданные или изданные, но не переведенные, они, по большей части, написаны по-персидски, то есть на языке, не входившем в круг моих штудий, и их полное прояснение требует весьма упорного труда тех, кто этим занимается профессионально. Однако настанет день, когда, благодаря их усилиям, станет возможным проследить каждый шаг Тамерлана, метавшегося в бурном потоке жизни. Итак, несмотря на то, что мною были использованы несколько новых и основательных трудов, я не претендую на то, что мне удалось совершить какие-то крупные открытия в насыщенной событиями истории моего героя. Многие подробности так и остались непроясненными, и, более чем вероятно, допущены какие-то фактологические ошибки