Тамерлан - [17]

Он ошибался. Как только илийцы ушли, возвратились люди Хаджи-барласа; они примкнули к Баязиду Джалаириду и нестроения возобновились. Действия Тимура были решительными. Он хотел одним выстрелом убить двух зайцев: сохранить верность Джагатаидам и избавиться от «дяди». Он его атаковал и разбил; однако минуло совсем немного времени и войска его покинули, увидев в нем слугу язычников. Ничего другого, как предстать перед Хаджи-барласом и покаяться, ему не оставалось. Его карта оказалась несчастливой: кроме жизни, он потерял все.

В 1361 году возвратился Тоглуг-Тимур, полный решимости покончить с этой беспокойной и невыносимой знатью. Она почувствовала это и струсила. В Хорасан устремились толпы беженцев. Некоторые феодалы оказали было сопротивление, но потерпели поражение. Большинство предпочло покориться. Тимур — первый. Хан, не заботясь о мотивировке своих решений, повелел придать смерти некоторых вождей: сначала Баязида, а потом Баяна Сельдуза. Видя для себя опасность, Хаджи-барлас вновь устремился в Хорасан, но неподалеку от Себзевара пал от рук то ли бандитствовавших наемников, то ли разбойников-грабителей. Решив, что порядок восстановлен, Тоглуг-Тимур, уверенный в своем превосходстве над врагами, назначил сына, Ильяса-ходжу, на пост наместника Трансоксианы и дал ему в советники Тимура.

Привыкшая к независимости Трансоксиана возвращение под монгольское ярмо переносила плохо, ибо выгоды для себя не нашли в этом ни стоявшая у кормила власти тюркская знать, ни таджикская аристократия, связанная с ней значительно сильнее, чем можно было бы подумать, ни городское население, ни мусульманские массы. Ильяс-ходжа достоинствами отца не обладал. Монголы держались с трансоксианцами высокомерно; налогообложение было тяжелым; притеснения не прекращались; лихоимство процветало. Тимур сразу понял, что обстановка сложилась опасная. Сгустившиеся над его головой тучи выглядели грозовыми; надо было делать выбор: служить ли ханам далее или немедленно с ними порвать. С одной стороны, он всем был обязан монголам, с которыми у него имелось много общего, некое идеологическое сообщничество. С другой — он ощущал себя совершенным тюрком и был, как выразились бы нынче, патриотом. В одном случае он сохранил бы свое положение, надо сказать, весьма выгодное, но остался бы лишь актером второго плана. В другом — у него появился шанс стать первым, однако при неблагоприятном для него развитии событий он потерял бы все и ему пришлось бы все начинать сначала. [46]

Не любивший полумер и полууспехов, Тимур решился на самое трудное по выполнению, но сулившее максимальный выигрыш. Он сделал ставку на Трансоксиану, на тюрок, разорвав все контакты с ханом, подняв на щит идею независимости, одновременно вступив в тесные сношения с племенами, дабы постепенно подтолкнуть их к восстанию. Однако слушать его не захотел никто или почти никто. Жизнь Тимура оказалась под угрозой; видя, что открыто действовать невозможно, он бежал с намерением присоединиться к шурину Хусейну, подобно ему, лишенному всего, одному из редких «националистов», и способному дерзнуть и хоть что-то предпринять. Под охраной небольшого эскорта он встретился с ним у некоего родника. Свояки договорились объединить свои силы и совместно действовать в борьбе с общими врагами.

Жизнь-авантюра

Целых три года продолжалась жизнь, полная приключений, вдохновляясь которыми и добавляя в богатый художественный вымысел немного правды, славопевцы создали образ идеального странствующего рыцаря, стремящегося в мыслях к благородным делам, но не забывающего любить свою даму, красавицу Альджай, и, когда надо, рисковавшего жизнью. Многократно явленная неустрашимость, поразительные подвиги, неизбывная ненависть к врагам, щедрость победителя и сострадание к обездоленным — все это легло в основу Тимуровой популярности, и обо всем этом говорилось во время ночных дежурств, в воинских лагерях и в кишлаках; об этом же люди вспоминали, когда одерживалась очередная победа, и все соглашались с тем, что он ее заслужил по праву. [47]

Что может быть романтичнее легенды о молодой женщине, запертой в сундуке и брошенной в море злым царем и спасенной ее доблестным мужем? Что более способно подстегнуть фантазию, как не повесть об изгнаннике, сумевшем проникнуть в Самарканд, переодевшись нищим, и спрятавшемся в доме своей сестры Туркан-Ака и ходившем на тайные встречи со своими единомышленниками?

Свояки отправились в Хорезм в сопровождении жен и шестидесяти человек охраны, но путь им преградил отряд кавалерии, как говорят, в тысячу сабель, посланный хивинским эмиром, чтобы их схватить. Рубка была ужасная. Под Хусейном пала лошадь. Тимур копьем пригвоздил эмира к земле. К ночи в живых оставалось около полусотни врагов и шесть-семь человек защитников Тимура и Хусейна. Пользуясь темнотой, они скрылись. На двух женщин имелась всего одна лошадь, и, поскольку на первом же привале были украдены три других, им пришлось продолжить путь пешком. В конце концов беглецы нашли убежище в горах.

Жизнь изгнанников была сурова и неопределенна. Начались ссоры. Малое время спустя оба эмира, блуждавших средь Черных песков (Каракумов), были схвачены неким Али-беком и брошены в темницу Макана, городка, находившегося в Мервском оазисе. Их заточение наделало много шуму, что указывает на авторитет, который имели эти два человека не только в Трансоксиане, но и в Хорасане. Живший в Тусе Мухаммед-бек, брат похитителя, поспешил заступиться за пленников и добился их освобождения. Едва они оказались на свободе, как от гератского малика, Муизаддина Пир-Хусейна, пришло письмо с требованием их ему передать (1362).