Тамерлан должен умереть - [15]

– Береги кошелек! – выкрикнул кто-то в гуще толпы. Кто поумнее – а таких было большинство – не купился на старый трюк и не прикоснулся к своим деньгам, но рядом со мной юноша в вельветовых панталонах схватился за борт своей куртки, любезно указывая вору мишень. Мимо, проворно управляясь с костылем, проскакал одноногий и походя толкнул парня. Следом за ним, искусно лавируя верхом на ящике с колесиками, прокатился другой увечный – без ног, но с необыкновенно длинными руками. Физиономии обоих цвели следами множества пьяных боев. Простофиля в мгновение ока лишился своей мошны, а похитители растворились в толпе. Никто не выказал сожаления. Лондон – хороший учитель и дает уроки ежеминутно; главное – не считать ворон.

Каждая четвертая дверь вела в кабак или пивную, каждая пятая – в бордель. Мне же не давала покоя встреча с Советом, случившаяся сразу же после того, как Уолсингем одарил меня своими милостями. Мы совершили нешуточное преступление, но ни один не мог донести на другого так, чтобы не увязнуть самому. Уолсингем мог легко освободиться от меня, не прибегая ни к закону, ни к убийству.

Прогнав эти мысли, я задумался, свободны ли до сих пор мои комнаты. Накануне отъезда я заплатил хозяйке за два месяца вперед. Она, помню, жарила требуху. Порубленные кишки извивались в собственном жиру подобно личинкам, подпрыгивали и трещали на раскаленной сковороде. Кругом стоял приторный запах ведьмы, сжигаемой на костре. Хозяйка обернулась на стук в дверь со своим обычным кислым выражением, однако сменила его, едва я пообещал, что уеду, и показал деньги. Она перепробовала каждую монету на зуб, затем схватила мертвой хваткой меня за руку. Ее клешни были тверже стали и морщинистее, чем ее лицо. Хозяйка пригласила меня разделить с ней трапезу и, ничуть не оскорбившись моей брезгливой гримасой, принялась вкушать сама, прерывая чавканье ветхими улыбками и заверениями в неприкосновенности и чистоте моих хором.

Но в мире, где все мужчины рогоносцы, кто станет верить домохозяйке? Ничто не мешало ей лишний раз подоить кровать отъезжего жильца. Случись мне возвращаться при более благоприятных обстоятельствах, я ворвался бы к себе, готовый выпотрошить любого пришельца, но сейчас меня мутило от опасения найти среди своих скудных пожитков какого-нибудь полуразложившегося джентльмена. Хуже того – те, кто перевернул вверх дном комнату Кида, могли заглянуть и ко мне. Кто знает, что ожидает меня там? Я нырнул в таверну напротив – обычный подвал, где нельзя распрямиться; как раз то, что мне нужно в таком настроении. Наплыв посетителей еще не начался, одни еще не заработали настоящей жажды, а другие даже не выползли из кроватей. Но и теперь в сумраке несколько завсегдатаев сосали пиво и трубки за грубыми столами, занозистыми и коряво изрезанными беззаботными завсегдатаями. Я отправил паренька, скучавшего у двери, сообщить домохозяйке, что я приехал и прошу подготовить комнаты, затем обосновался в темном углу, откуда хорошо просматривался вход, и заказал хереса. В центре комнаты несколько мужчин пытали удачу. Тишину нарушали только равномерное клацанье костей и негромкие голоса, объявлявшие ставки. Случайные цифры успокаивали меня. Я потягивал вино, целиком отдавшись этой музыке.

Но вскоре события прошедшего дня вернулись ко мне. Долгая дорога из Скедбери, палата Совета. Я вспомнил о могуществе моего покровителя и снова задумался, чем чревата наша последняя вечеря. Наконец мои мысли вернулись к лесному покою. Я припомнил хитросплетение папоротников в буколической чаще, исполненное строгой архитектуры, – каждому растению отведено собственное место, и все их миры превосходно упорядочены. Но эти курчавые чудеса природы лишены сострадания. Росток, развернувшийся в тени или слишком близко к другому, вянет без надежды и помощи.

Мои раздумья были прерваны возвращением паренька: по его словам, мои комнаты были готовы «все эти шесть недель». Мне так и слышалась уязвленная невинность в голосе старухи. Я отпустил парня, но он не ушел, протянул мне конверт:

– Велено передать вам. Письмо пришло час назад.

Я дал ему обещанную монетку и еще одну – за то, что печать не повреждена. Он медлил, ожидая ответа, но я взглядом дал ему понять, что более не нуждаюсь в его услугах.

Мне хотелось вскрыть конверт в более уединенном месте, но даже если он содержал дурные вести, стоило узнать их прежде, чем высовываться на улицу. Держа послание под столом, я сломал безымянную печать, надорвал конверт и извлек алый квадратик ткани, равный размером и загадочной девственной чистотой тому, что мне передал накануне Блейз.

Если бы не встреча с Советом, значение этих странных депеш, возможно, еще долго ускользало бы от меня. Но я вдруг словно прозрел. Опрокинув кружку, я вышел из таверны, сунув кроваво-красную записку в карман и на ходу заворачиваясь в плащ.

* * *

Моя комната была такой же убогой и темной, какой я ее помнил. Я сел на кровать и достал из кармана обрезок ткани. Мне на ум пришли строки из «Тамерлана», и я произнес их вслух:

Когда раскидывает он свой лагерь,

Его шатер как снег на скалах бел.