Тамбера - [90]
— Ты пришел слишком поздно, — тихо промолвила Ивари. — Слишком поздно.
Тамбера еще ниже опустил голову.
— Перед смертью она все звала тебя. Так ей хотелось еще разок на тебя взглянуть, что-нибудь сказать. До последних минут она думала только о своем любимом сыне. Вубани не знала, что ты уже весь, душой и телом, принадлежишь голландцам. — И, повысив голос, Ивари прибавила: — Тяжкий грех ты взял на душу, Тамбера. Не дал своей матери спокойно умереть. Нам стыдно за тебя.
Тамбера молчал.
Он медленно опустился на колени у изголовья умершей. И все вдруг увидели, что он убит горем: таким безысходным отчаянием веяло от всей его сгорбленной фигуры.
— Побудь возле матери, — сказал Имбата и вышел из комнаты, чтобы позаботиться о похоронах.
— Похороним мать, тогда и пойдешь, — Голос Ивари звучал теперь мягче.
— Но… я… — запинаясь, пробормотал Тамбера, меня отпустили ненадолго. Я еле упросил.
— Ненадолго? — изумилась Ивари.
— Я хочу… я так хочу остаться с вами. Но я не имею права. Мне пора уходить.
— Да как ты можешь! — в ужасе воскликнула Ивари.
— Совсем голландцы запугали тебя, — покачал головой Амбало.
Тамбера ничего не ответил. Он по-прежнему стоял на коленях, низко свесив голову, не шевелясь и не говоря больше ни слова. Стоял до тех пор, пока не заныла спина от усталости. Потом умоляюще взглянул на Ивари. Губы его дрожали.
— Прости меня, мать, — еле слышно произнес он. — Я должен идти.
Ноги у него затекли, и он с трудом поднялся.
Ивари молчала. Все, кто был в комнате, не сводили глаз с Тамберы. Стало очень тихо.
Тамбера ушел, не смея поднять глаз.
Выйдя на веранду, он остановился. Лицо покойной матери стояло у него перед глазами.
Потом он увидел отца. Робко приблизился к нему. Ждал, вдруг отец с ним заговорит. Нет, не заговорил.
И, уже не оборачиваясь, Тамбера пошел в крепость.
«О предки! — Он горько вздохнул. — Защитите меня от их ненависти! Я знаю, теперь все на Лонторе ненавидят меня. Вот я ушел, они сейчас говорят обо мне, осуждают. Может, скоро никто не станет и разговаривать со мной. Я для них стал совсем чужим. Скоро они даже забудут, что я существую. Ничего они не понимают! Моя мать умерла. И я знаю, она умерла оттого, что очень любила и жалела меня. Наверное, она заболела, когда я ушел из дому. Она так хотела, чтобы мы всегда были вместе. И вот мы расстались… Навсегда. Но почему, почему даже она не могла меня понять? А как изменился отец. Какое у него странное лицо. А глаза? Глаза совсем пустые. Ничего у отца больше не осталось в жизни. Жалкий, беспомощный, несчастный. А какой он был, когда был старостой! Но он сам во всем виноват. Надо было жить с умом. Вот и Кависта. Хотел выгнать голландцев с Лонтора. А что получилось? Его самого отсюда прогнали. Убили отца, жену. Отняли землю. Он все потерял. И тоже сам виноват. Человеку дан ум, чтобы он мог во всем разобраться. А вот голландцам хорошо, весело. Я видел, как они праздновали победу. Они победили, потому что они умные, много знают. Ну, ничего. Пусть голландцы умны, пусть лонторцы ненавидят меня, я добьюсь своего. Я не потерплю поражения, как Кависта».
Проходя мимо часового, стоявшего у входа в крепость, он подтянулся, отдал честь и быстро зашагал к своему командиру.
— Я прибыл, — вытянувшись перед голландским офицером, доложил Тамбера.
Холодно посмотрев на него, Риттер спросил:
— Почему опоздал на три минуты?
Тамбера переступил с ноги на ногу.
— Болтаешься без дела! — закричал Риттер. — В наказание отправляйся стирать белье. Ясно?
— Ясно, — дрогнувшим голосом ответил Тамбера.
Риттер указал на лежащую во дворе большую кучу грязного белья.
— Забирай все!
«Я для него хуже скотины», — вскипел было Тамбера. Но, вспомнив, что он солдат и должен беспрекословно выполнять любой приказ начальника, молча повиновался. Перетащив белье к месту, где обычно стирали, Тамбера принялся за работу.
Время от времени он поглядывал на знакомое окошко: не выглянет ли Клара. День догорал, приближались сумерки. В этот час Клара обычно подходила к окну. И он любовался ею, невольно сравнивая красоту девушки с красотой, разлитой вокруг: теплые краски заката золотили деревья, камни, траву.
Но сегодня Клара, видно, была чем-то занята или ей просто не хотелось никуда идти. Из казармы, болтая между собой, высыпали гурьбой голландские солдаты. Во дворе стало шумно. А Клары все не было.
Разогнув спину, Тамбера посмотрел кругом: один из голландцев сидел, уединившись на берегу моря, и задумчиво глядел вдаль.
«Тоскует, — подумал Тамбера. — У него за морем семья, дом. Там его ждут. А у меня нет больше дома, и некому меня ждать…»
Он снова посмотрел на солдат во дворе. Они весело переговаривались, кто-то смеялся во все горло.
«Голландцы радуются, они победители. А в моем кампунге печаль и горе».
В его сторону шли трое солдат. Он быстро склонился над бельем и стал старательно его намыливать. Солдаты прошли мимо. Он слышал, как один сказал:
— Вот правильно! Эти туземцы только на то и годятся, чтобы стирать белье!
«Как они смеют меня оскорблять! — возмутился юноша. — Они считают меня мальчишкой, дурнем, не способным ни на что. Они думают, что я такой же, как другие лонторцы. Они победили нас в бою, поставили на колени. Они кичатся своим превосходством над нами. Почему я должен это терпеть? Почему? Нет, мне лучше уйти отсюда, уйти далеко, далеко. Я покину эту крепость, кампунг, остров. Зачем здесь оставаться? Одни меня оскорбляют, другие ненавидят. Уйду! Чтобы никогда больше не видеть голландцев, лонторцев, отца, ван Спойлта, Клару!. «Клару? Нет, без нее я не смогу жить…»
