XXXVIII. СРЕДИ «УЧАЩИХСЯ» И «ПРОТЕСТУЮЩИХ»
Приехав в назначенный вечер к Агрипине Петровне, Тамара застала ее в столовой, во главе длинного, сервированного для чая, стола, за которым сидело несколько, более или менее случайных и сбродных, гостей: без них же не обходилось у Агрипины ни одного вечера, если сама она оставалась дома. Нет- нет, да кто-нибудь и набежит на «огонек». От этого, в составе ее ежедневных, незваных и нежданных гостей, за исключением только вторников, всегда оказывалась довольно странная смесь, «одежд и лиц, племен, наречий, состояний», так что нередко сама она не знала, как быть с такими разнополюсными противоположностями, в особенности, когда, в качестве хозяйки дома, ей вдруг представлялась необходимость оградить какого-нибудь почтенного тайного, хоть и либерального, советника, или какого-нибудь совершенно приличного светского снобсика, из числа ее поклонников, от бестактных и грубо задирчивых выходок кудластого семинара Нерыдаева, назойливо язвительного технолога Подкаретного или «непримиримой» девицы Цыбиковой.
Такую же «смесь одежд и лиц» застала здесь и Тамара, которую хозяйка представила всем своим гостям сразу, отрекомендовав ее «девицей Бендавид», из наших. Эта последняя прибавка несколько смутила девушку, так как она не знала, отнести ли ее к своему еврейскому происхождению, как ничем невызванную дерзость, или же к ее предполагаемому свободомыслию, что было бы неправдой, рядя ее в чужие перья. Заметив это смущение и домекнувшись по нем о своем промахе, хозяйка, чтобы загладить его и ободрить свою гостью, поспешила оказать ей особое внимание и любезность, усадив ее подле себя, на первое место.
Между гостями, в свою очередь названными хозяйкою Тамаре, находилось несколько «педагогичек», «фребеличек», «медичек», напоминавших скорее дохлых семинаристов или мордастых кантонистов в юбках, чем женщин, и те же неизменные «завсегдатели» этого дома, Нерыдаев и Подкаретный, — оба в красных кумачевых косоворотках, серых «спинджаках» и высоких сапожищах — затем, жидок-пианист Шефтель, «зжнаменитый» автор «Русской Марсельезу», и стриженая, сивовласая и сизоносая девица Цыбикова, лет уже под пятьдесят, которую Агрипина почему-то сочла нужным познакомить с Тамарой отдельно, прибавив, что «имя ее вам, конечно, известно», и лестно аттестовав ее при этом «нашей русской Луизою Мишель».
— А вы из каких будете? — тут же, с места, приступила эта «Луиза» к Тамаре. — Из учащихся, или просто из протестующих?
— То есть, как это? — немножко смешалась та. — Я, pardon, не совсем понимаю вопроса?
— Девица Бендавид — сестра милосердия, — поспешила пояснить за нее сама хозяйка. — Всю войну выдержала на Балканском полуострове, недавно только вернулась…
— Ах, это из сердоболок, значит! — мотнула головой «непримиримая» и, находя, что этим весь дальнейший интерес к Тамаре для нее исчерпан, немедленно же повернулась в другую сторону.
Тут же, в числе гостей, находились еще какой-то министерски-приличного вида тайный советник «с апломбом и с весом» и приглашенные нарочно ради Тамары бабьегонские земцы, — предводитель Коржиков и председатель управы де-Казатис. Первый из земцев являл собой мягкую фигурку вечно улыбающегося, неопределенных лет, человечка, похожего на тушканчика или вообще на какого-то грызунка, из числа тех моложаво-бесцветных белобрысеньких людей, о которых говорится, что маленькая собачка до старости щенок; второй же был сухощавый, но коренастый и несколько сутуловатый старик, с большими южными глазами и целою копной сиво-курчавых волос на большой голове, который говорил обо всем не иначе, как резким, крикливым голосом и с резкими энергическими жестами, в совершенную противоположность тайному советнику, приличные манеры коего отличались замечательной сдержанностью, а тихий и ровный голос издавал отчетливые звуки с некоторым придыхательным шипением, точно бы он внутри ехидно злорадствует чему-то. Двум бабьегонским земцам Тамара была представлена тоже отдельно, с пояснением, что это та самая девица, с которой Агрипина уже познакомила их заочно. Оба поэтому отнеслись к ней очень любезно.
Все гости, — мужчины и женщины, — за исключением тайного советника и де-Казатиса, напропалую пыхтели нарочно поставленными для них «хозяйскими» папиросами, отчего над столом стояло уже целое облако табачного дыма, и с аппетитом кушали чай из стаканов с тартинками и филипповскими калачами. С этими последними, в особенности, технолог Подкаретный распоряжался «оченно просто», разрывая над лотком руками цельный калач, хотя это гораздо удобней и опрятней можно было бы сделать ножом, и отправляя его к себе за щеки большими кусками. Докончив свой стакан чая, он сейчас же принялся за сливки и стал хлебать их прямо из молочника, делая это, очевидно, нарочно: по-вашему, дескать, оно неприлично, а мне «наплявать!»
Тамара застала продолжение какого-то общего разговора, прерванного на минуту ее появлением.
— Вы говорите, немцы, — возобновил тот же разговор тайный советник, обращаясь к де-Казатису, — что ж из того, что они нам угрожают?
— Как что? — горячился земец. — Не успели кончить одну войну, как придется начинать другую?
