Тамара Бендавид - [143]

А ни обратите внимание на этот альбом? — перескочила она к новой мысли, адресуясь к Тамаре. — Это замечательный альбом. Мне, во-первых, поднесли его в знак признательности ученицы организованной мною переплетной артели, а во-вторых, в нем собраны все мои лучшие друзья. Между ними вы найдете немало знаменитостей — из людей порядочно мыслящих, разумеется, — иных я сюда не пускаю.

— Ах, кстати! — неожиданно повернулась филантропка к Кунаевой— Вы, кажется, хотели видеть карточку Веры Засулич, — могу вам показать ее, мне вчера добыли из Третьего Отделения. Что вы так взглянули на меня? — перекинула она вдруг глазами на Тамару. — Это что про Третье-то я упомянула? О, у меня и там есть знакомые!.. Это, знаете, не мешает, а притом же, в настоящее время и там не без честно мыслящих людей, — это ведь не прежние времена! Я даже место там доставила одному молодому человеку и тем спасла его от надзора полиции.

— А вот, я покажу вам редкость! — Этим можно похвастаться! — порывисто кинулась вдруг, ни с того ни с сего, Агрипина в другую сторону, к своему письменному столу, и сняла с него синий бархатный альбом в изящной бронзовой отделке. — Это книга автографов. Здесь у меня собраны des pensees, des maximes, des vers et des souscriptions разных политических и литературных знаменитостей, — вот, полюбуйтесь-ка!

Тамара из вежливости начала перелистывать альбом — и перед ее глазами запестрила вереница самых разнообразных имен, подобранных более или менее в одном направлении, впрочем, не без исключений и в пользу «противного лагеря», если таковыми являлись действительные, общепризнанные знаменитости. Тут вперемежку между собою, самым неожиданным, иногда просто курьезным, образом сталкивались имена Виктора Гюго и Сержа Недопрыгина, редактора-издателя Цюцюлевича и прусского министра Путкамера, Поля Касаньяка и публициста Щелкунова. Далее следовали сочетания вроде Тургенева с Альфонсом Ротшильдом и придворного пастора Штеккера с Сарой Beрнap, или Гладстона с известною каскадною певицей Терезой и с начинающим еврейским поэтиком Шкловским, расчеркнувшимся под стишками:

«Вседержитель, Ты не прав,

Ненавидя человека!»

Или вот имена Феликса Пиа, Рошфора, Луи Блана и вдруг епископа Дюпанлу, а затем, известной Луизы Мишель под афоризмом «Ni Dieu, ni maitre!» и имя Поля Деруледа под экспромтом:

Ро ur combat a outrance —

Vive la Russie et la France!

En avant, tous les deux bras a bras!

Et mille fois Hourra!!!

А там уже, далее, шли Сальвини, Клячко, Бебель и Либкнет, Верди, Леон Гамбетта, Понсон-дю-Терайль, Зорилья, Парнель, Менотти Гарибальди, «генерал» Клюзере и проч. и проч. Было, между прочим, и несколько имен русских эмигрантов, вроде Драгоманова и Ткачева, подписавшихся под отрешенною фразой: «И охота вам, право, напускать сюда столько буржуйной сволочи!»

Было и несколько русских «сановников», чином не ниже тайного советника, удостоенных, впрочем, этой чести за свое строго либеральное направление, и только «Prince Gortchakoff», подписавшийся под каким-то отменно тонким, дипломатически комплиментным максимом, явился оригинальным исключением между ними. Хозяйка не без самодовольства поспешила заявить, что это все ее «друзья» и знакомые, и Тамаре стало понятно, что погоню за всеми этими «именами», выпрошенными, быть может и не без назойливости, по большей части во время шатаний непоседливой Агрипины по разным «заграницам», она устраивает только ради удовлетворения своему собственному тщеславию, — дескать, и я, стало быть, то же «знаменитость» и, в некотором роде, «политическая величина», если дружна со столькими «cеlebritеs» целой Европы!

— Ну, что? — заговорила, между тем, филантропка с Кунаевой, — вы, поди-ка, рады, что отделались наконец от всех ваших больных и раненых?.. Ах, кстати, о раненых! Вы знаете, на днях мне очень удалась подписка в их пользу, — ей-Богу!.. Навязали было мне ее из «Красного Креста», — ну, отказаться неловко, конечно, а только уж какая теперь подписка! Сами согласитесь, раз война кончена, кому какое дело до раненых?! Но вот тут-то и пришла мне счастливая идея: в прошлый вторник (это день, который я— нечего делать! — отдаю непроизводительно моим светским знакомым) я объявила всем моим гостям, что выделяю голубую гостиную из числа остальных комнат и открываю доступ в нее желающим только за особый налог в пользу раненых, по пяти рублей с индивида или по десяти с каждой пары, но зато с правом вести там без цензуры самые вольные разговоры, которые в остальных комнатах воспрещаются под страхом штрафа, тоже в пять рублей. И что же вы себе думали? — в один вечер собрала со штрафами более ста рублей! — Вот что значит остроумная идея!.. И знаете, я хочу отныне постоянно применять этот метод и к другим нашим сборам.

Тамара, между тем, покончив с альбомом автографов и думая про себя, когда-же-то наконец заговорит филантропка с нею о деле, — рассеянно перевела глаза на висевшие против нее картины. Агрипина сейчас же это заметила.

— Ах, вы любуетесь на моих любимцев!? — обратилась она к ней, не докончив рассказ о счастливом проекте будущих сборов. — Это, можно сказать, шедевры русской школы, и мой друг Сквасов от них в восторге. Это вот— Христос, работа нашего знаменитого Фэ. Вглядитесь, какая могучая экспрессия и сколько глубокой, современной мысли в сюжете, сколько реализма при этом! Он, знаете, пропагандирует совершенно новую идею «Христа» в живописи, — это гениально!.. А этого мужичка— это мне подарил мой друг Брюквин… Тоже ведь какая сочность кисти и какова смелость замысла! Мурильевский «Мальчик с собакой» перед этим, по-моему, ничего не стоит!.. А вот это— «Курсистка», работы моего приятеля Взъерошенко… Вообще, у меня и картины, книги, и ноты, большею частью, все от самих авторов, и все с их подписями. Такую коллекцию, могу с гордостью сказать, у нас, в матушке-России, в этой «великой Федоре», как любит называть ее мой милеиший Благосветлов, вы не в каждом доме встретите.