Там, за рекой - [8]

Архыз скакнул с берега на первую глыбу, с неё на следующий камень, слегка оттолкнувшись, перелетел на третий, на четвёртый, едва касаясь забрызганной, льдистой опоры. Не прошло и тридцати секунд, как он опустился по ту сторону на чистый снег среди редких прутьев тальника.

Лес возвышался рядом.

Отсюда исходил теперь уже ясный запах зверя.

Нельзя сказать, что Архызом руководила природная звериная воинственность или какая-то уж очень деятельная жажда битвы. Слов нет, запах зверя всегда возбуждает в собаке — а тем более имеющей примесь волчьей крови — желание погони, если зверь слабее и бежит, или даже битвы, если зверь не против такой схватки. Зов предков и постоянная страсть утвердить своё право называться сильнейшим и, конечно, ещё что-то от тёмных инстинктов хищника, не очень известных людям, — все это причинность борьбы, как, впрочем, и стремление утолить голод. Но запах, поднявший сытого Архыза с его обязательного охранного поста на крылечке, был особенным запахом, знакомым ему. Он разжигал в собаке жгучее любопытство, будил что-то ребячливое, дорогое, но почти утерянное.

Запах этот он знал: то был запах конуры во дворе Молчановых. Запах Лобика. Медвежонка, рядом с которым прошло детство.

Архыз прекрасно видел в сумрачном лесу и хорошо слышал запахи и звуки. Он уже не бежал, не шёл, а крался. Вытянувшись, хвост на отлёте, несколько прижавшись к земле, он клал свои толстые лапы на снег так, что они ложились не одним только следом, а всем запястьем — мягко и не грузно — и не проминал наст даже около кустов, где снег всегда менее крепок.

Архыз замер и прижался к камням. Близко за скалами послышалось шумное сопение. Звенели потревоженные листья. С удвоенной осторожностью и с каким-то очень лёгким сердцем, словно находился он не в диком лесу, а опять на своём дворе, Архыз подполз к угловатому камню, бдительно и хитро прикрыв заблестевшие глаза. Теперь он знал, кто там, впереди, и уже не боялся. Он попросту возобновлял игру, прерванную полгода назад.

Небольшой, но очень лохматый годовичок пятился к скале задом, лапами очёсывая перед собой пружинисто согнувшийся куст шиповника. Всей пастью медвежонок непрерывно хватал из-под лап ягоды и жевал их споро, но с какой-то откровенной досадой. Нетрудно догадаться, что его сердило. Ягоды шиповника, с точки зрения гурмана, устроены не очень удачно: в сладкой и вкусной оболочке таились волосатые семена. Кому понравится мёд пополам со старой, слежавшейся ватой!

Медвежонок счесал с пучка веток последние ягодки, но все ещё продолжал пятиться назад. Ветки внезапно вырвались, он не удержался на крутом склоне и беззвучно повалился на спину, но тут же по-кошачьи перевернулся и… оказался прямо перед Архызом. Мгновение испуга, ужаса. Они отпрянули в разные стороны, вздыбились, сверкнули глазами. Это было решающее мгновение. Или, не разобравшись в родстве, кинутся сейчас в схватку, и тогда прощай дружба и все прошлое, потому что запах крови способен заглушить благоразумие и трезвость. Или узнают друг друга…

Архыз как-то по-странному тявкнул, как будто упрекнул на своём языке или устыдил: «Ай-я-яй, своих не узнаешь!» Медвежонок удивлённо вытянул шею, нос у него заходил, сморщился. «Ну, прости, брат, испугал же ты меня», — говорили его глаза, а вслед за этой несомненно дружеской мимикой он вдруг упал на спину и задрыгал лапами, словно в хохоте зашёлся. Ну до чего смешно! Архыз подпрыгнул ближе, потом через него, ляскнул зубами, а Лобик — молочный брат его, изловчился и легонько зацепил когтистой лапой по боку собаки. Обменявшись столь своеобразными приветствиями и любезностями, они легли животами на снег, почти нос к носу, и стали рассматривать кусты по сторонам, камни и свои лапы, не встречаясь, однако, взглядами, что являлось, по-видимому, высшей формой вежливости. «Не лезем в душу», — сказали бы по этому поводу люди. Просто и содержательно: «Ну, как ты, брат?» — «А ты как?» — «Да вот, как видишь».

До чего же здорово, что встретились!

Очень лениво начало рассветать. Тусклое небо подымалось выше, освобождая место ясному дню; стали видны отдельные деревья, чёрный обрыв внизу у реки, дымки над посёлком на той стороне и примятые кусты без ягод. Начиналось утро.

Медвежонок вскочил и боком-боком, оглядываясь и озорно сверкая жёлтыми глазками, побежал в гору, явно приглашая за собой Архыза. Тот вскочил и, пританцовывая, какое-то время бежал за Лобиком. Но когда Лобик остановился, чтобы перевести дух, Архыз, в свою очередь, запрыгал около него, сделал круг и побежал обратно, повизгивая от удовольствия, потому что Лобик принял приглашение и последовал за ним. Чуть погодя все это дважды повторилось, и стали ясными манёвр и цель: каждый приглашал друг друга в гости, за собой.

Захваченный воспоминаниями, Лобик спустился вслед за собакой почти до самой реки. Уже виднелись дома посёлка, какие-то звуки человеческой деятельности доносились сюда. Он двинулся было к воде, но вдруг пошёл тише, ещё тише, совсем остановился и, печально свесив тяжёлую голову, стал следить за удаляющимся Архызом.

Собака остановилась раз, другой, словно спросила: «Ну, что же?» В посёлке меж тем начался разномастный лай: там почуяли, наверное, зверя. И Лобик не сделал дальше ни шагу. А тем временем Архыз вспомнил, что дом остался без защиты, что хозяин может уйти, и это сразу отдалило его от Лобика и всех утренних приключений. Он ещё немного повертелся на берегу, пока медвежонок оставался в поле зрения, а потом скакнул на камень, на другой, вылетел на тот берег, встряхнулся и, уже не оглядываясь, целеустремлённым галопом помчался к дому. Лобик постоял на берегу, потоптался, моргая обиженно и часто, даже встал на задние лапы, словно сказал последнее «прости», и, медленно вихляя задом, пошёл в свой распадок, где росли вкусные ягоды с начинкой из ваты.