Там, за рекой - [10]

Впервые Лобик дрался по-настоящему. Острозубый и остромордый енот защищал свой зимний дом, а Лобик отвоёвывал себе право на спокойную зиму. Дрались они самозабвенно, и осилил все-таки медвежонок: он прокусил енотовидной собаке ногу, и та, спасая жизнь, умчалась, взвизгивая от боли и гнева. А Лобик лёг у отвоёванной норы и стал зализывать раны.

Стоит ли говорить, как ловко устроился Лобик после этой битвы!

Раза три или четыре он вылезал из удобной норы, но далеко не отходил, смутно догадываясь, что если он отбил у енота жильё, то почему не могут таким же образом выселить и его.

Лобик уже твёрдо усвоил: все живое делится на две части — на тех, кто слабее его, и тех, кто сильнее.

Он сам находился пока где-то посредине. Нельзя жить, не сознавая своих возможностей. Такова лесная истина.

Засыпая под вой ветра и ледяной дождь, Лобик видел сны. И все они так или иначе были связаны с его детскими месяцами. Не помнил он, как погибла его мать и как нашёл его лесник. Но зато являлись ему в зимние ночи и смиренный слабенький Архыз, и озорной Хобик, и добрый их покровитель Саша.

Опять, уже в грёзах, переживал он своё детство, историю своей маленькой, не очень счастливой жизни.

4

Зима на Кавказе не долгая, хотя достаточно суровая и снежная. Спать бы Лобику до конца марта, когда обильно начинают таять снега, но ему не дали досмотреть приятные грёзы.

В феврале, незадолго до известной нам встречи с Архызом, на его берлогу наскочила семья волков. Кажется, им позарез нужна была удобная квартира. Волчья пара оказалась опытной, она быстро раскусила, что имеет дело с годовиком, и начала осаду крепости. Расслабленный сном, медвежонок не сразу сообразил, в чем дело, но когда волк сунулся к нему, все-таки дал в узкой берлоге трёпку непрошеному гостю. Увы, этим дело не кончилось. Волчья пара не отступила. С двух сторон волк и волчица стали разрывать мокрую глину, чтобы расширить ходы и сделать поле боя удобным для новой драки. Лобику пришлось бы туго, но что-то спугнуло волков, и они неожиданно сгинули. Высунувшись, он догадался, что лучше всего не ждать их возвращения, и почёл за благо убежать, потому что они снова могли прийти.

Тщательно обнюхав следы агрессивной семейки и выяснив, куда волки удалились, он огорчённо заковылял в противоположную сторону, удивляясь и глубокому снегу, и бледному небу, и голым деревьям — то есть всему новому, что приходит в природу вместе с зимой и чего он ещё не видел и не знал.

Тяжёлые недели начались для медвежонка.

Снег, снег и снег… Огромные сугробы на опушках, ровная пелена в лесу. Местами пласт выдерживал тяжесть медвежонка, иной раз предательски рушился, и Лобик шёл тогда как бы по траншее, из которой чуть виднелась его испуганная, снегом заляпанная морда. Даже на выдувах он не находил поначалу ничего съестного. Мёрзлая земля. К концу недели бездомное существо израсходовало последний запас жира, накопленного с осени, и голод стал ощущаться сильней.

Однажды в голубой солнечный день, когда оттаял иней с приречных кустов, он попробовал обдирать почки с зарослей липы и ясеня. Пища оказалась горькой, но кое-как утоляла голод. Весь день Лобик промышлял по кустам и тут, наконец наткнувшись на шиповник, сделал важное открытие: красные ягоды не так уж плохи для зимы и значительно лучше, чем почки. Скоро он наловчился находить заросли шиповника по распадкам, на вырубках и довольно ловко обдирать ягоду.

Пробираясь в эти дни по лесу, он вдруг наткнулся на твёрдую дорогу и с превеликой охотой пробежался по набитой колее. Запах резины и солярки ничего не говорил ему, это был новый для него запах, неприятный и чужой, но зато как хорошо бежать по твёрдому и скатываться с горки!

Автомобильная дорога привела его к домику, похожему на ту конуру, где он когда-то жил, только гораздо большего размера, с дверью и окнами. Лобик постоял немного, вынюхивая чужие запахи и остерегаясь. Вокруг домика было полно лисьих и шакальих следов. Он обошёл домик кругом и наконец, осмелев, приблизился к самой двери. Тут крепче пахло звериной мелкотой. Ещё у Молчановых Лобик научился открывать двери, подковыривая щель снизу. На этот раз дверь открылась совсем легко, но с таким пугающим скрипом, что он отпрянул назад. Потоптавшись, Лобик полез через порог и тут же с уверенностью убедился, что деревянная берлога пуста, холодна и абсолютно неинтересна. На полу валялись какие-то дурно пахнувшие железки, дырявые кастрюли, небольшой котёл и разное тряпьё. Он не знал, что это такое, но на всякий случай обнюхал и даже перебросил часть вещей с места на место, забавляясь шумом и звоном, столь необычным в его тихой, лесной жизни.

Затем осмотрел печь. Поднялся на дыбы, легко выковырнул плиту. Она с грохотом упала. Поднялась пыль; Лобик зафыркал, почему-то озлился на печку и за три минуты, ухая и отфыркиваясь, развалил её до единого кирпичика.

Лобик совсем уже собрался уходить из этого странного и неприветливого сооружения и тут вдруг приметил мешок в углу за печной стойкой, прикрытый тряпьём. Он обнюхал находку. Пахло хлебом, вкус которого он прекрасно знал. Прорвав мешок, он извлёк кусок старого, чёрствого, как камень, и вдобавок промороженного хлеба. Острые зубы отгрызли кусок сухаря; медвежонок зачавкал, поворачивая голову из стороны в сторону с видом полного удовлетворения.