Там, за передним краем - [34]

Умолк Николай. Думает о чем-то. Лицо и мечтательное и тревожное немножко. Снял пилотку, расправил ее на коленях, звездочку покрепче прижал. Вадим толкнул плечом: дескать, давай дальше.

— А дальше, — продолжал Николай, — как и положено, было утро. Я собрался и пошел в райвоенкомат становиться на учет. В селе нашем все районные власти располагаются в одном двухэтажном здании. Вышел из райвоенкомата, иду по коридору, и тут мне навстречу дивчина. Увидел я ее и остолбенел. В легком цветастом платье, тонкая, стройная. Волосы пушистые, пепельного цвета. Ресницы, как вееры, взметнулись. И на меня нацелила свои серые с голубым отливом глазищи. Огромные, глубокие. Сразу почувствовал, что тону в них. Улыбнулась она тепло так, ласково и говорит: «О, фронтовик у нас в гостях. Кто, откуда? Заходите к нам в райком комсомола. Я сейчас замещаю первого секретаря. Зовут меня Алла Евсеева. Вы не очень торопитесь? Пожалуйста, заходите сюда». И открыла дверь, рядом с которой мы стояли. Захожу я вслед за ней, улыбаюсь, как дурак, а сказать ничего не могу. Пригласила она меня сесть, спрашивает, как дела на фронте, как молодежь воюет. Постепенно и я разговорился. Рассказываю, а сам глаз с нее не свожу. Солнечный лучик в волосы к ней забрался, ласкает их. Она слушает меня, на листке бумаги звездочки, самолетики рисует. И говорит мне: «Знаете что, выступите сегодня в школе перед учениками девятых-десятых классов. Расскажите о себе, своих товарищах. Очень прошу. Я за школьный сектор в райкоме отвечаю. Соглашайтесь. Вместе пойдем». В тот момент позвала бы она меня к черту на именины — не задумываясь пошел бы. А тут — в родную школу, где десять лет учился… Пошел, конечно. Ребята слушали меня с открытыми ртами. И все спрашивали, за что этот орден получил, за что тот… А вечером мы бродили с Аллой вдоль реки. Говорили о разном и о твоих «стеклышках» тоже. Когда рассказывал ей о вылазках в тыл фашистов, пугливо жалась и все допытывалась: разве это не страшно? Короче говоря, за всю неделю я ни одного вечера дома не провел, был около нее. Мать, соседи даже обиделись: поговорить как следует не удается. Лишь бабушка с понятием отнеслась: пусть, говорит, дело-то молодое. Я ходил как помешанный. Очень мне хотелось узнать, какие же у Аллы глаза. То небо в них, то туча дождевая. Вот уж никогда не думал, что цвет глаз может меняться от настроения. Выражение — это понятно, но чтобы цвет… И еще. Очень искал в них тепло. Все видел — живинку, интерес, лукавинку, настороженность, а тепла не было. Однажды вроде мелькнул огонек, но тут же исчез. Возьму ее порой за плечи — худенькая, дрожит. Боится, что ли?

Неожиданно на макушке сосны, рядом с которой сидели Николай и Вадим, раздалась очередь дятла. Вниз посыпалась кора. Еще очередь, еще…

— Шпарит, что твой пулеметчик, — улыбнулся Вадим. — Ему и патроны жалеть не надо. — Повернулся к Николаю: — Скажи, а ты хоть раз поцеловал ее?

— Поцеловал.

— И она ничего? Ну, к примеру, ладошкой по щеке?..

— Да нет. Такого не было. В последний вечер осмелился, сказал, что люблю ее больше жизни, и просил стать моей женой. Вот тогда и мелькнул в ее глазах теплый огонек.

— Она согласилась?

Николай поднялся, сломал у сосенки сухой сучок, перегнул его пополам и отбросил в сторону. На скулах у него ходили желваки.

— Согласилась, — сказал он. — Только засмеялась и, кокетливо взглянув на меня, добавила: «Если вернешься Героем».

— Да она что, чокнутая? — удивленно воскликнул Вадим. — У тебя и так вся грудь в наградах. Какого же ей еще рожна надо! Сюда бы ее, хоть на денек. Узнала бы, чего стоит каждая медаль.

Николаев поморщился:

— Ты подожди, Вадим, не горячись. Может, она пошутила?

— Ничего себе шуточка! — ухмыльнулся Лавров. — Знает, куда метит. — Глянул на Николаева, и сердце сжалось: глаза у того были полны неизбывной тоски, неразделенной боли… И это у разведчика, бесстрашием которого восхищалась вся дивизия!

— Не знаю, Вадим, — сдавленным голосом произнес Николаев, — что со мной происходит. Перед глазами все время ее улыбка, солнечный зайчик в волосах. В душе поднялось такое, чего никогда не было. Парящим в воздухе себя чувствую. Очевидно, о таком вот состоянии говорят, что у человека крылья растут.

— Разведчику за матушку-землю надо держаться, — спокойно отреагировал Лавров, — а не парить в воздухе. А о словах ее забудь. Цену себе набивает. Сама, наверное, рада без ума, что такой парень внимание на нее обратил. Да с твоей внешностью, с твоими наградами…

Ничего не сказал на это Николай. Может, не слышал, может, не хотел отвечать. Носком сапога чертил на земле какие-то бессмысленные фигуры. Потом промолвил:

— Говорила мать, будто приезжал к Алле какой-то лейтенант, летчик. Может, потому и самолетики все время чертит…

— Так чего же она тогда мозги тебе пудрит, целовать разрешила?

— Не знаю, ничего не знаю. Люблю я ее, вот и все.

— Тут хорошо подумать надо. И не один раз. Главное — не торопить события. Лучший лекарь и советчик в таких случаях — время. Бабушка моя не зря любила повторять: перемелется — мука будет. У нее есть твой адрес? Есть. Подождем, что напишет.