Там, за передним краем - [33]

— Какие вы все красивые! Готов влюбиться в каждую. Жаль, возраст не тот, да и жена не разрешит. — Помолчал. Улыбка постепенно сходила с его лица. Оно становилось серьезным, но по-отцовски добрым. Вполголоса, будто делился раздумьями вслух, продолжал: — Знаю, что тяжело вам. Да еще как тяжело! Несете потери. И это в период относительного затишья. А каково будет, когда перейдем в наступление… Но победа без крови не дается. Фашисты готовы зубами держаться за каждую высотку, за каждый населенный пункт в Прибалтике. Тщетно! Дни их сочтены. Спасибо вам за мужество, за воинское мастерство. Родина высоко ценит ратные подвиги своих дочерей и сыновей. Позвольте сейчас некоторым из вас вручить заслуженные награды.

Пока майор Воронков говорил, старший лейтенант Мамонов, который пришел вместе с политработником, установил небольшой столик, покрыл его красной материей и разложил награды. Тимофей Егорович взял лист и, заглянув в него, торжественно произнес:

— За мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, наградить орденом Славы III степени красноармейца Чуринову Надежду Денисовну.

Надя сразу изменилась в лице, побледнела, но четко сделала три шага, остановилась. Старший лейтенант подал Воронкову коробочку с орденом и временное удостоверение.

— Поздравляю вас, товарищ Чуринова, — сказал майор, пристегивая орден к гимнастерке девушки, — желаю новых успехов в истреблении гитлеровцев.

— Служу Советскому Союзу! — громко произнесла Надя.

Орден Славы III степени был вручен и Ане Шилиной. Медаль «За боевые заслуги» получили Света Удальцова и Таня Климанова. Затем Тимофей Егорович объявил приказ командира полка о награждении всех воинов отделения знаком «Снайпер». Девушки от души хлопали в ладоши, узнав, что их командир стал сержантом.

— Прошлой ночью, — сказал майор, — совершили подвиг снайпера Абрамова и Самсонова. Обе они представлены к наградам. Не сомневаюсь, что в ближайшие дни получат их.

Затем всем отделением отправились к медпункту. Но в землянку Антонина Петровна разрешила зайти только замполиту и Лаврову. Люда сидела на краю раскладушки. Увидев вошедших, встала, заулыбалась и тут же опустила глаза. Тимофей Егорович обнял ее за плечи, достал из кармана медаль, пристегнул к гимнастерке. Положил в ладонь знак «Снайпер» и поцеловал девушку в щеку. Вадим показал ей на окошко, в которое заглядывали подружки. Люда прижалась носом к стеклу.

— Ничего опасного у нее нет, — докладывала Языкова майору. — Я консультировалась со специалистами. Отправлять в госпиталь нецелесообразно. Пусть у меня побудет. Она такая милая, славная.

А после полудня приехал старший сержант Николаев. Вадим как раз пообедал и шел к умывальнику, чтобы помыть котелок. Друга увидел издали. Он стоял около входа в свою землянку и разговаривал с Никитиным. Оба радостно улыбались. Вадим крикнул:

— Коля! — и бегом к нему. Обнялись, хлопают друг друга по плечам, смеются.

— Ты жив, браток! Как я рад! — тискал Николай Вадима. Потом чуть отстранился и с уважением произнес: — О-о! Сержантом стал и знак «Снайпер» заслужил. Молодец, братишка! А девчонки-то все живы-здоровы?

— Можно сказать, все. Только Люду Михайлову контузило. Но она тут, в полковом медпункте лежит. Врач говорит: через неделю поправится.

— А рыжая как? — вроде бы мимоходом спросил Николай.

— И вовсе не рыжая она, — Вадим поднял на друга прищуренные в улыбке глаза. — Я тебя поправлял уже не один раз. Золотоволосая! Надя Чуринова сегодня получила орден Славы III степени… Ну да ладно, о девчатах потом. Ты расскажи, как съездил, как дома встретили, как живут в тылу?

Лицо Николая сразу посерьезнело. Он с минуту молчал. Потом взял за лямки вещмешок, повернулся к Никитину, стоявшему неподалеку.

— Слушай, Никитин, отнеси «сидор» ребятам в землянку, в нем кое-что есть вкусное. А я тут с братишкой потолкую. Пойдем, Вадим, присядем где-нибудь. На твои вопросы одним словом не ответишь.

Они прошли метров пятьдесят от землянки, сели на поваленное дерево.

— О чем тебе рассказать? — Николай обнял за плечи Вадима. — До дому добрался на четвертые сутки. На всем ехал: на попутных машинах, пассажирских поездах, товарняках. Отношение к фронтовикам, прямо скажу, почтительное — нигде даже билета не спросили. А последние двадцать километров — от железной дороги до нашего села — пёхом. Мать увидела меня — слезы ручьем, слова сказать не может. У меня самого горло перехватило. Смотрю на нее, а она маленькая вроде стала, худенькая, лицо потемнело, в морщинах. Прижался к ней, слышу, сердечко стучит гулко, часто. И запах от кофточки такой родной, такой домашний. Тут бабушка вышла на крыльцо. Ойкнула, скрестила руки на груди — и к нам. Обняла, причитает. Тут же расспросы, как да почему? Не верили, что в отпуск, думали, по ранению отпустили. Соседи стали сходиться. У тех один вопрос: «Нашего там не видел?» Мать у печки суетится. Вижу, не из чего ей праздничный ужин-то собирать. Достал из вещмешка консервы, сало, хлеб. Сосед-инвалид бутыль самогону притащил. «Берёг, — говорит, — для такого случая». Картошки наварили. Огурчики появились, капуста там разная. Сели за стол, а к окнам ребячьи носы приклеились. Смотрят на меня, некоторые даже подмигивают, а я никого не узнаю. Три года ведь дома не был. Выпили по стаканчику, по другому. За победу, за возвращение всех мужиков домой. Меня все расспрашивают, много ли бывает убитых, что значит «пропал без вести», как фашист — лютует или уже готов капут кричать. О себе только ничего не говорят, о своем житье-бытье. Да мне и без слов все ясно. Тяжело им. Работают от темна до темна, а живут впроголодь. Женщины, дети да старики. Машин нет, лошадей с десяток осталось. Все вручную. Но не унывают. Бабоньки, когда выпили, песни запели, с частушками в пляс пошли. «Мы, — говорят, — все выдюжим. Лишь бы мужики наши домой пришли.»