Там, за облаками… - [7]

Отец пришел, когда совсем стемнело. Раньше я всегда кидалась к нему и прижималась лицом к его тужурке: мне казалось, что так я услышу запах высоты, на которой он побывал. Мне долго казалось, что высота крепко пахнет табаком. Отец в последние годы много курил.

В этот раз я осталась на своем диванчике, и он растерянно посмотрел на меня. Потом подошел на цыпочках, взял у меня книгу и все понял. Присел рядом, погладил по голове. «Ты же дочь летчика, что же ты плачешь? А впрочем, поплачь. Ничего. Это даже хорошо, что ты так плачешь». Только потом я поняла, почему он так говорил.

Я знаю: можно, конечно, прожить и без Лермонтова — живут! И без левитановского «Над вечным покоем». Обходятся же всякими «та-ру-рам», хоть есть «Времена года», и цветными открытками, на которых изображены сонные бульдоги в медалях. И в театре, на «Гамлете», слышала сама, во время сцены дуэли, шепчутся о французских кофточках. А после спектакля самое сильное впечатление: «Какая у Высоцкого потрясающая фигура!»

Но ведь когда-то будет день, спросишь себя: чем же ты жил, милый человек?

И страшно, если ничего не найдешь в себе, ничего, кроме воспоминаний об этих кофточках да о том, какая была фигура у Высоцкого».

«Самые хорошие дни те, которые начинаются с ожидания. Все равно, чего ждешь: хорошей погоды, письма — или гадаешь, каким получится нынешний рейс. Сегодня он для нас начнется в пятнадцать с минутами, еще только через восемь часов, а его уже ждешь. Ждешь встречи со своими девчонками, привычных предполетных забот. Ждешь минуты, когда снова сможешь глотнуть аэродромного воздуха, который по запаху и по вкусу не похож ни на какой другой. Он пахнет ветрами таких краев, какие иной раз даже трудно себе представить. А дни вылетов мне чем-то напоминают дни рождения, какими они бывали в детстве. Когда еще с вечера изводишься ожиданием, никак не можешь уснуть, а поднимаешься засветло и первым делом заглядываешь под подушку.

Хорошо, сегодня не придется «выдавать» популярной информации о маршруте, как мы это делали, «согласно предписанию», на южных линиях. Хорошо, никто из пассажиров не видел, с какими лицами мы зачитывали, например, такое: «Уважаемые пассажиры! Мы пролетаем город Ростов-на-Дону, крупный промышленный центр по производству сельскохозяйственных машин, а также крупный научный и культурный центр. В Ростове имеются университет, столько-то вузов и техникумов…» Какой унылый человек это изготовляет? Представляю, как будет выглядеть популярная «информашка» о нашем сегодняшнем маршруте, когда ее изготовят по тому же рецепту. «Слева от трассы полета расположен Северный морской путь, крупная водная транспортная магистраль с ограниченным сроком действия…» А те северные широты, которые мы сегодня опять увидим, — это Георгий Седов и «Фрам» Нансена, поморские сказки и Мангазея, челюскинский поход. Из Амдермы улетали на полюс папапинцы. В школе, на уроках географии, я никак не могла вообразить их обыкновенными живыми людьми, а теперь в Амдерме, когда опять прилетаем, я переживаю странное радостное чувство: ведь они ходили по этой же самой земле, стояли на кромке этого берега, смотрели, как мы смотрим, на льды… Когда электричка, которая в одно время с нами отойдет с Курского вокзала, вкатится в тульский пригород, мы в Амдерме сделаем заход на посадку. Есть в этой параллели что-то такое, отчего ожидание вылета делается как ожидание праздника.

Но сегодня в ожидании радости нет. Знаешь, я ведь снова не получила письма от тебя.

Последнее было два месяца назад. Ни следа знакомой твоей сдержанности, письмо радостное взахлеб. Вот и защитилась, наконец стала врачом, счастливо сложилось распределение — Усть-Илим, как хотела, теперь сборы в дорогу, тысяча радужных планов на жизнь. А в конце как будто мимоходом, скороговоркой: ну, мол, а ты там все летаешь? Ты все это помнишь, сама писала.

Вопрос скользнул, не задел — ну, понятно же, столько у человека сейчас радости, до манеры ли разговора, спишем угловатость на наше торопливое время! Полушутя отписалась тогда и я. Ну да, мол, а я все летаю… Забыла бы об этом и думать, не случись через день рейса в Ульяновск и одного разговора.

Пассажиров было немного, немного работы. Летела в Ульяновск девушка одна, оказалось — ровесница, но самое главное — только что окончила педагогический. Понятно, я ее забросала вопросами. И вот чем у нас разговор кончился. «Ладно, — сказала она. — Пусть так, пусть я пошла в педагогический только потому, что в другом институте недобрала баллов. Не говорю, что не мыслю себя без школы. Но как бы там ни было, а у меня диплом в руках. А у тебя что, с твоей-то серебряной медалью за школу, с двумя курсами филологического? «Птичка» на курточке. Подносы с завтраками. Граждане пассажиры, самолет пошел на посадку, застегните привязные ремни».

Сказала — как ударила. А я вдруг твое письмо вспомнила, вопрос в конце, и почудилась мне в нем недобрая какая-то ирония. Не может быть, сказала себе, Татьяна у меня не такая, она меня всегда понимала. Мне это кажется, устала просто, вот вернемся домой, отдохнем, я Татьяне напишу, все станет на свои места. Написала. А ты как в воду канула. Достаю из почтового ящика письма от кого угодно, только не от тебя. Уговариваю себя: просто ей некогда, может, уже и написала, вот-вот получу, и окажется, что я все свои страхи придумала. А червячок точит: люди долгие годы под одной крышей живут и то вдруг открывают, что совсем чужие друг другу, мало ли как меняют их время и обстоятельства? Раньше, в Иркутске, когда сомнения донимали, было проще: садились рядом, смотрели друг другу в глаза. Теперь ты далеко. Не увидеть. Может, ты теперь заодно с этой учительницей из Ульяновска? И я начинаю думать: а в самом-то деле кто я, с моей серебряной медалью, с двумя курсами университета? Может, меня просто по течению понесло, остановиться надо, оглядеться, разобраться с собой? Может, где-то, когда-то мы друг друга недопоняли просто, нет у нас ясности, и оттого все — твое молчание, мои страхи?