Там, за облаками… - [13]

«Молодые, — думал он теперь о зяте и дочери, отыскав с неудовольствием отвертку в ящике кухонного стола и аккуратно подтягивая шурупы. — Молодые… Своя у них цена вещам, другое отношение, и винить за это сложно: нехваток-то не знали. Хорошо, что их это обошло. Но может, было бы лучше, если бы они знали?»

Тут он себя оборвал, потому что спор этот с самим собой был из категории вечных, тут одним махом решить ничего нельзя.

Пока он отводил душу, занимаясь по хозяйству, Вера Ивановна быстренько проверила содержимое портфеля, с которым он всегда отправлялся на вылеты, — не забыл ли чего? Впрочем, она сделала это скорее по многолетней, выработавшейся в ней привычке заботиться, чем по необходимости: Дед редко что забывал.

Потом она заварила ему «на дорожку» чаю, крепкого, С лимоном, как он любил; предполетное это чаепитие тоже стало частью освященного временем семейного ритуала, как и неизменно сопутствовавший чаепитию разговор о разных домашних разностях, которых, сколько ими ни занимайся, никогда не становится меньше.

И они поговорили не спеша о том, что вот у дочки в семье, слава богу, все ладно, спокойно, светло, хорошим человеком зять оказался, заботливым. Теперь бы только она сама от той заботливости не разбаловалась, разве не бывает? Поговорили о том, что вот у внука стали резаться первые зубки, значит, давай, Дед, готовь, по старому русскому обычаю, подарок внуку «на зубок»; и еще — вздохнула Вера Ивановна легко — теперь бы вот сыну в семейном плане определиться, и тогда ей ничего больше в жизни не надо. Тут Гордеев, у которого к сыну, как к мужчине, было свое, особенное отношение, сказал, что свадьба, если Вера Ивановна именно это имеет в виду, никуда не уйдет, главное то, что парень выходит на свою прямую уверенную дорогу: диссертацию закончил, в две кругосветные морские экспедиции приглашался, — значит, ценят, и пока это главное, а свадьба в свой срок все равно сыграется. А пока он, как отец, сына вполне одобряет: сначала крепко на ноги встань, а уж потом принимай на себя ответственность за другого человека.

Потолковали они и о предстоящем полете — Вера Ивановна всегда была в курсе его даже сугубо практических дел, — и об экипаже. И хотя она всех его нынешних «ребят» знала, Гордеев нашел в собственном рассказе о них и свое удовольствие: рассказывая, он должен был давать своему экипажу оценки, и теперь, как бы со стороны вглядываясь в них, он рад был тому, что они не вносили серьезных поправок в то впечатление, которое уже успело сложиться. Вера Ивановна с видимым удовольствием, оттого, что доволен был он сам, слушала о том, что с механиком своим Дед так сработался, что иной раз и не знает, он ли отдал команду механику, или тот сам понял необходимость того или иного действия в ту же секунду, когда ее понял сам Дед; что хорошо ему и с радистом. Штурман у них тихий, как девушка, а смотришь его расчеты, даже выполненные моментально, по требованиям ситуации, и кажется, что он все заранее предвидел и просчитал. И второй пилот хоть в экипаже недавно, а парень с заинтересованностью и с чутьем; в иную минуту, правда, азарта в нем сказывается больше, чем нужно, ну, так это понятно: только сейчас входит в полную силу. Чутье есть, значит, все прочее — дело наживное. Опыта наберется. Опыта всю жизнь набираются, это не формулу выучить — раз и готово…

Они и помолчали минуту «на дорожку», что, следуя давней семейной традиции, тоже делали всегда; каждый молча вгляделся в тот отрезок времени, который ему предстояло прожить без другого. Вера Ивановна проводила Гордеева до порога. Дальше провожать себя он не разрешал — и здесь, у порога, сказала ему то, что говорила ему в такие минуты всегда. Но это были уже и как бы совсем другие слова, потому что новым смыслом наполняло их каждый раз уходящее время. Это ведь так: чем дольше идут люди вместе сквозь годы, тем нежнее и крепче делается соединяющая их тайная общность, тем большим смыслом полнится каждый раз любое ее выражение, даже обыкновенное напутствие на дорогу — чтоб берегся, чтоб не выходил неодетым на сквозняки, сырой воды бы не пил да возвращался скорее…

Гордеев представил, чего ей будет стоить это снова начинающееся — или продолжающееся в бесконечности? — ожидание, как станет она считать часы, а когда ей покажется, что самолет опаздывает, начнет звонить в эскадрилью старому другу Кадыру, с которым они летали еще в войну, Гордеев представил себе все это, и ему захотелось сказать жене какие-то хорошие и единственные слова, и они вот уж как будто совсем подступили к горлу, но снова не дались, песком ускользнули меж пальцев, никогда не давались ему слова. И он пережил что-то похожее на отчаяние и растерянность от сознания этой своей беспомощности; мучаясь этим и не зная, как быть, он пробормотал в ответ, что конечно же станет беречься и не побежит нараспашку на ветер, не мальчик, вот они тут пусть лучше глядят за внуком, да и молодой хозяйке не мешало бы сказать, что жить на сухомятке не дело. Холодильник-то у нее набит, но продукты все легкие, для бутербродов, ну тут уж ей, Вере Ивановне, карты в руки, кухня — женское дело, свой разговор…