Там вдали, за рекой - [40]

Поглядела сбоку на Екатерину Петровну и спросила:

- Смешно вам, тетя Катя, да?

- Да нет... - задумалась Екатерина Петровна. - Я ведь почему улыбнулась? У нас с Иваном Емельяновичем почитай так и вышло. Вроде как у тебя задумано... В пятом году казаки демонстрацию разгоняли, а Ваня мой знамя нес. Мы тогда только познакомились, про любовь у нас и слова сказано не было. Я вижу, на него казак наезжает, уже нагайкой замахнулся. Словно кто подтолкнул меня, не помню, как перед ним очутилась. Ну, весь гостинец на себя и приняла...

Екатерина Петровна тронула пальцем чуть заметный шрам над бровью, покачала головой, удивляясь, видно, смелости той отчаянной девчонки, и Глаша засмотрелась на ее вдруг помолодевшее лицо.

- А дальше что?

- Дальше-то? - Екатерина Петровна пожала плечами, словно не понимая, как это можно не знать, что будет дальше. - Свадьбу сыграли. Песни попели, винца выпили, а через два дня я ему передачу в тюрьму понесла. Арестовали его за прокламации. Так и жили! На маевки вместе ходили, в пикетах дежурили, бастовали. Потом он опять по тюрьмам сидел, а я опять передачи носила.

- Вот бы мне так со Степой! - мечтательно вздохнула Глаша.

Екатерина Петровна засмеялась, и опять помолодело ее лицо, хоть морщинки у глаз стали глубже и длинней.

- Зачем же так? Не для того большевики за правду страдали, чтобы у вас, молодых, такая жизнь была. Ну, Глаха!..

Она смешно повертела головой, сделала ладонь ковшичком, вытерла нос и губы сразу, потом согнутым пальцем уголки глаз, отдышалась и сказала:

- Надо же!.. До слез рассмешила!

- И ничего смешного! - хотела обидеться Глаша, раздумала и тоже засмеялась. Потом прислушалась и сказала: - Идет кто-то...

- Ну и ноченька! - вздохнула Екатерина Петровна, пошла было к дверям, но остановилась. - Никак, Иван Емельянович?..

- По шагам угадали? - недоверчиво спросила Глаша.

- А ты поживи с наше!

Екатерина Петровна открыла щербатый буфетик, поставила на стол тарелку, положила деревянную ложку, из-под подушки на кровати достала чугунок, приложила его к щеке, недовольно качнула головой и поглядела на печку. Сообразила, видно, что подогреть не успеет, и пристроила чугунок на столе, рядом с тарелкой.

Дверь открылась, и в комнату вошел Зайченко.

- Чего это вы полуночничаете? - стянул он с себя вытертую бобриковую куртку.

- С окопов только... - Екатерина Петровна обернулась к Глаше и предупреждающе подняла палец. - До утра ты?

- Какой там... - махнул рукой Зайченко и присел к столу. - Заскочил на часок.

- Которую ночь дома не ночуешь... - покачала головой Екатерина Петровна и сняла крышку с чугунка. - Ешь.

- Пшено? - взял ложку Иван Емельянович.

- А чего же еще? - усмехнулась Екатерина Петровна.

Она стояла у стола, сложив руки на груди, смотрела на его обтянутые скулы, щетину на щеках, красные от бессонницы глаза. Собралась уже рассказать ему о случившемся, но вместо этого спросила:

- Дела-то как, Ваня?..

- Разные, мать, дела... - отложил ложку Иван Емельянович, но из-за стола не встал, сидел, тяжело положив руки на столешницу.

- Может, поспишь? - вздохнула Екатерина Петровна.

- Некогда... - покачал головой Иван Емельянович, хотел встать, но остался сидеть, только расстегнул две верхние пуговицы на косоворотке.

- А у нас беда, - осторожно сказала Екатерина Петровна.

- Что такое? - повернулся к ней Иван Емельянович.

Ответить Екатерина Петровна не успела, в коридоре послышались частые шаги, дверь широко распахнулась, и в комнату по-хозяйски ввалился Степан.

За ним вошел заметно приободрившийся Федор.

- Тетя Катя, мы на минутку... - с порога выпалил Степан, увидел Зайченко и обрадовался. - Дядя Ваня!.. А мы в Чека собрались... Вытянулся и отрапортовал: - Разрешите доложить! Мой напарник стукнул какую-то контру. При обыске обнаружено...

Степан не выдержал официального тона и, выгружая карманы, торопливо сказал:

- В общем, вот! Наган офицерский, документ на имя фельдшера какого-то... Липовый, наверно. Портсигар еще...

Зайченко повертел в руках наган и отложил его в сторону, полистал документы, раскрыл портсигар.

- Пустой был?

Степан помялся и заявил:

- Папиросы конфискованы рабоче-крестьянской властью.

- Сыпь на стол, - приказал Зайченко.

- Иван Емельянович!.. - заныл Степан. - Курева же нет!..

- Давай, давай! - Зайченко постучал рукояткой нагана по столу. Сыпь!

- Ну, знаете... - возмущенно пожал плечами Степан, вынул из карманов две пригоршни папирос и высыпал на стол.

Зайченко сгреб папиросы в кучу и спросил:

- Все?

- Все! - не моргнув глазом, соврал Степан.

- А если поискать?

Степан вздохнул и вынул заложенную за ухо папиросу.

- Последняя!

- Смотри у меня! - Зайченко надел очки и вывернул подлиннее фитиль у лампы. - Гильзы-то не фабричные... Сам, видно, набивал... - И принялся одну за другой ломать папиросы.

- Что делаете?! Ну, что делаете? - закричал Степан.

Зайченко, рассыпая табак, откладывал в сторону отломанные гильзы, каждый мундштук подносил к лампе и, щурясь, заглядывал внутрь, как в маленькую подзорную трубу.

- Ага! - Он осторожно развернул мундштук одной из папирос и ногтем снял закатанный туда листок восковки. Поднес листок к лампе, и на тонком квадратике четко проступили написанные черными чернилами буквы и цифры.