Там, на войне - [33]

Прихрамывая тикали ходики, и казалось, что маятник в одну сторону идет быстрее, чем обратно.

— Как есть запомню, — пообещала хозяйка, и, чтоб закрепить наш сговор, я ее легонько обнял.

— Да не трясись, бабуленька. Не трясись, милая!.. Только так посмотри на стрелки, чтобы мои хлопцы не заметили.

Мне никогда раньше не приходилось устанавливать слежку за кем бы то ни было из своих, а тут… Я почувствовал себя дерьмовым филером… Но что поделаешь, я Корсакову уже не доверял.

Карта — пятидесятитысячная (в одном сантиметре— 500 метров), в последний раз посмотрю в нее — так посмотрю, чтобы запомнить направление улиц, их протяженность, подъемы и спуски, стороны света — от дамбы и до самой южной окраины. А дамба идет точно с севера на юг — вот и главный ориентир! Это последний сантиметр листа карты, словно дальше и земли нет. Или сплошная неизвестность. А в крайней хате, там, напротив, должны быть немцы или власовцы— не могут же они дамбу оставить совсем без присмотра? Этого просто не должно быть.

Теперь: кассеты автомата в голенища сапог, пистолет сдвинуть под левый бок и запасная обойма в левый нагрудный карман; гранаты назад, нож справа под боком (живот и грудь должны быть свободны); немецкий компас и кусок сахара в правый нагрудный карман… Так-то оно все так, но главное — что бы ты ни предположил заранее, там, на самом деле, все будет как-нибудь по-другому. Таков закон. И не надо удивляться или недоумевать.

— Бабу-уля, так как зовут у них старшего сына?

— Тимохвей. Евонная жинка туточки у нас на взгорье…

— А младшего?

— Ахванасий. Тильки вин хворый…

Мы пробрались к окопу пехоты — они его уже отрыли полным профилем. Станковый пулемет стоял на своем месте. Расчет находился поблизости. Казалось бы, все в полном порядке. Как из-под земли появился их воинский предводитель. И был он совсем нехорош. Нет, не в том смысле — на ногах он держался вполне твердо (тем более что в узком окопе полного профиля упасть довольно трудно). А вот соображал он по какой-то особо завихряющейся кривой, стремящейся к нулю… Он довольно долго сосредоточивался, словно старался произнести какое-то очень длинное слово на неизвестном ему языке:

— Зззззверрррр-мшшшшина — «БЛЯВРО»… (хотя пулемет был обыкновенный «максим») Ищщщщщо нне прррыстрыыылял, — он трогал и гладил свой пулемет двумя руками, как козу перед дойкой. — Шшшш-урррануть ннннадо, — он потянулся к коробке и попытался заложить пулеметную ленту в приемник.

Я повис у него на руках и, как мог ласково, пытался добраться до его сознания:

— Младший лейтенант, дорогой (он был немного старше меня), ты только не вздумай сейчас стрелять — все дело нам испортишь. — Он упорно тянулся к лентам. — Учти, вот сейчас мы — вот Он и Я! — туда! Пойдем!.. Понимаешь? Пожалуйста, младший лейтенант, пока свой замечательный пулемет даже не заряжай! Сержант! — прикрикнул я на пулеметчика, который стоял рядом и на первый взгляд был трезв. — Мы двое будем на дамбе. Не стрелять! И не дайте ему выстрелить! Я знал, что так резко разговаривать с пехотой не рекомендуется, могут выкинуть из окопа, и не обязательно в сторону своих войск, но сейчас у меня не было выбора.

Пулеметчик (первый номер) мялся и молчал, а его второй номер сидел поодаль на дне окопа. Луну начало заволакивать тучкой.

— На обратном пути тоже не вздумайте нас обстреливать!

— Ннниии-шшшш… — булькал и шипел младший лейтенант, имитируя понимание.

— Младший лейтенант, дорогой, запомни: если ты хоть притронешься к своему пулемету, когда мы будем перебираться туда или возвращаться обратно, если хоть одна пуля вылетит из ствола твоего замечательного «максима»… — я уже говорил чуть громче, чем полагалось на переднем крае в ста пятидесяти метрах от противника, — то обязательно не промахнись и пристрели меня! А то я доберусь до этого окопа и обязательно прикончу тебя прямо в этом гнезде. Усвоил?.. Сержант, понял?

— Я ему нэ дам, — наконец сказал пулеметчик.

И за это краткое обещание я был ему благодарен.

Наступила нужная минута. Мы расстались с пехотным предводителем, и, к его чести надо заметить, он не только не упал, но и держался молодцом. Вздрюченные до предела, заряженные этим затянувшимся расставанием (Иванову вся эта кутерьма тоже не легко далась — он прикрывал меня со спины…), мы двинулись к дамбе.

Сколько же сил надо израсходовать, сколько ухищрений применить только для того, чтобы выйти на задание и начать задуманное дело?! При этом надо неотрывно следить, чтобы кто-нибудь из своих же тружеников войны — помощников, соглядатаев или соратников, не шмякнул бы тебя мордой об землю. И все в неустанной заботе о тебе лично и о нашей общей победе! А о противнике уж и говорить нечего — пока собираешься и выходишь — вообще не до него. И вот так почти всякий раз… Чего там хныкать? Это данность, и с нею надо управляться. Зато и врагу нашему было и будет всегда очень трудно — потому как почти невозможно предусмотреть наши действия, если мы их сами предусмотреть не можем. Это наше единственное утешение.

И только тут в голове все-таки промелькнуло: «А как же Корсаков договаривался с младшим лейтенантом? Не мог же он нарезаться до этого уровня за последние пятнадцать минут?» Но впереди уже были другие, настоящие заботы, и развивать эту мысль было незачем… А вообще-то наш брат умеет и за тридцать секунд нарезаться так, что в большом стратегическом сражении вытрезвиться не успеет…