Там, на войне - [142]

Шрифт
Интервал

На мой крик никто не ответил. Никто не шелохнулся. Я собрал все силы, даже не пытаясь притронуться к оружию, и заорал снова:

— ВЕР ИСТ ОРДНЕР!!

По вражеским рядам прошло еле заметное движение, офицеры переглянулись. После небольшой паузы пожилой высокий капитан со скорбным выражением лица опустил пистолет и, вытянувшись во фронт, произнес:

— Простите, господин офицер, нам трудно ответить на ваш вопрос, — пожилой капитан, разумеется, говорил по-немецки вполне внятно, четко, чего никак нельзя было сказать обо мне, я скорее догадывался, чем понимал, о чем он говорил, но когда тебе остается жить считанные секунды, мера сообразительности возрастает в геометрической прогрессии.

— Варум?! — гаркнул я. — По-че-му?! — Я сам удивился своей любознательности.

— Здесь два офицера равного звания и равной должности — командиры двух разных рот. И их оставшиеся солдаты.

О! немецкий «орднунг»!! Я обязан тебе жизнью! У меня чуть не подкосились ноги, но я кое-как удержался. Они перешли к переговорам!

Еще один офицер с погонами пехотного капитана, небольшого росточка, подтянутый и вполне благообразный, сделал небольшой шаг вперед из рокового полукружья, но пистолета не опустил (это мне понравилось меньше). Сообразительность и некоторое подобие доблести постепенно возвращались ко мне, и я начал смутно догадываться, что теперь уж, кажется, не посрамлю славы нашего оружия и, что немаловажно, не сыграю в ящик вот так вот — как последний кретин!..

Дальше все было проще, не теряя секунды, скомандовал:

— Ахтунг!.. Штильгештанден! (Смирно!) — Приказание выполнили все, кроме одной хари с погонами фельдфебеля (в дальнейшем я уже бдительно смотрел на харю и перевел автомат в боевое положение). — Гарантирую безопасность!.. (Это я-то им!..) Оружие на пол! — Жестом подтвердил приказ, опасаясь перепутать слова «пол» и «потолок». — Пистолеты и гранаты на окно. — Забыл, как там у них называется подоконник, чтоб ему… — Быстро!

Два капитана переглянулись… двинулись… торжественно подошли к окну и положили пистолеты. Вслед за ними солдаты осторожно, без грохота, сложили винтовки посредине помещения и начали неспешно разоружаться. В нерешительности стоял только фельдфебель. Я снял затвор автомата с предохранителя, и возле фельдфебеля образовалась пустота. Он понял меня, протянул свой пистолет и нетвердой походкой направился за остальными. Тут я увидел, что среди солдат, чуть позади них, стоят две женщины в военной форме. Одна совсем молодая, похожая на испанку, другая чуть постарше — лет двадцати пяти-двадцати семи, — типичная усталая испуганная немка, обе были в серых сестринских косынках с повязками красного креста на рукаве.

Вошел ординарец, этот ленивый одессит, он всегда в самый нужный момент на несколько секунд запаздывает, и с оттенком безразличия спросил:

— Ну что? Сдались, шалавы?

— Ага, — ответил я этому философу.

— И как, обязательно нужно было перед этим несколько лет покочевряжиться? — спросил он сразу у всех, но его не удостоили ответом.

Через несколько минут в помещении уже творилось что-то невообразимое: наши перемешались с немцами, пленным выделили самую большую и самую хорошую комнату, потому что там были решетки на окнах. Танкисты, радисты и автоматчики тащили какие-то перины, матрацы и наспех устраивались на короткий отдых. Старшина кричал, выставлял охранение, распределял комнаты и материл то своих, то надоевших ему немцев. Он сам спешил раскидать все дела и заснуть. В нашем распоряжении было чуть больше одного часа. Взмокший немецкий капитан, несмотря на старание, не мог собрать своих подчиненных и сосчитать их. А ему следовало передать ответственную цифру часовому. Пожилого высокого капитана я назначил старшим. От немецкого орднунга не осталось и следа, он сразу рассыпался от соприкосновения с нашим шквальным беспорядком, а мне совсем не хотелось командовать. Хотелось, чтобы поскорее все это воинство рассортировалось, угомонилось наконец и захрапело. Я еле стоял на ногах. Но меня атаковал пьяный фельдфебель и пытался убедить в том, что он-де не немец, он «поляк» и что все немцы — это свиньи, а «поляки» — это славяне (подумать только, какая глубокая мысль). Одну и ту же тираду он повторял без умолку и немного громче, чем следовало. Наконец он добился своего.

— Пошел вон, пьяная рожа, — сказал я ему. — Мне наплевать, какой ты национальности. Ты фельдфебель фашистской армии и в плену!

И немцы, и наши разбрелись по своим помещениям, и тишина водворилась на фольварке. Я вошел в отведенную мне маленькую комнатушку с деревянной кроватью, снял сапоги, повалился на постель и только тогда стал расстегивать ремни, спустил с плеч портупею. «Час пятнадцать минут на сон… Пятнадцать минут на сборы… И дальше без остановок. Прага… Прага… Пра… И не влипать, не влипать, как только что с этой калиткой… Слава святым! Все живы».

В дверь осторожно постучал часовой и доложил: «Фельдфебель опять бузит».

Влез в ременную портупею, натянул сапоги и пошел по коридору к ярко освещенной комнате, где находились все пленные. Там никто не спал. Пьяный фельдфебель (а он, видимо, добавил) заметил меня и скорчил рожу, которая должна была означать, что он мне улыбается. Оказалось, что фельдфебель, несмотря на приказы пожилого командира роты, приставал к медицинской сестре, разумеется, к той, что была помоложе, при всех полез к ней за пазуху, видимо, таким способом пытаясь доказать, что он не немец!.. Вступившемуся за женщину низкорослому капитану фельдфебель как-то скверно пригрозил (я не мог понять, как именно). При моем появлении фельдфебель все-таки вытянулся, принес извинения и на исковерканном русско-польском наречии сообщил, что охотно передушил бы всех этих свиней, особенно офицеров, собственными руками. Ретивость фельдфебеля мне нравилась ничуть не больше, чем немцам. Пришлось показать ему пистолет, этот язык он понял хорошо и сразу отправился в дальний угол к окну. В коридоре возле двери валялась ножка от поломанного венского стула, я поднял ее и протянул медсестре. Она смотрела на меня с большим удивлением и мало что понимала. Наполовину жестами, наполовину словами порекомендовал звездануть фельдфебеля этим инструментом, если он снова станет приставать. Женщина тихо ответила, что боится его. Тут я заметил, что фельдфебеля боятся многие, не только солдаты, но и оба офицера. Отделить его я не мог, пришлось бы поставить еще одного часового, а значит, еще одного человека лишить короткого сна. Тем не менее, относительный «орднунг» водворился.


Еще от автора Теодор Юрьевич Вульфович
Обыкновенная биография

Это произведение не имело публикаций при жизни автора, хотя и создавалось в далёком уже 1949 году и, конечно, могло бы, так или иначе, увидеть свет. Но, видимо, взыскательного художника, каковым автор, несмотря на свою тогдашнюю литературную молодость, всегда внутренне являлся, что-то не вполне устраивало. По всей вероятности — недостаточная полнота лично пережитого материала, который, спустя годы, точно, зрело и выразительно воплотился на страницах его замечательных повестей и рассказов.Тем не менее, «Обыкновенная биография» представляет собой безусловную ценность, теперь даже большую, чем в годы её создания.


Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

Это — вторая книга Т. Вульфовича о войне 1941–1945 гг. Первая вышла в издательстве «Советский писатель» в 1991 году.«Ночь ночей. Легенда о БЕНАПах» — книга о содружестве молодых офицеров разведки танкового корпуса, их нескончаемой игре в «свободу и раскрепощение», игра в смерть, и вовсе не игра, когда ОНА их догоняла — одного за одним, а, в общем-то, всех.


Моё неснятое кино

Писать рассказы, повести и другие тексты я начинал только тогда, когда меня всерьёз и надолго лишали возможности работать в кинематографе, как говорится — отлучали!..Каждый раз, на какой-то день после увольнения или отстранения, я усаживался, и… начинал новую работу. Таким образом я создал макет «Полного собрания своих сочинений» или некий сериал кинолент, готовых к показу без экрана, а главное, без цензуры, без липкого начальства, без идейных соучастников, неизменно оставляющих в каждом кадре твоих замыслов свои садистические следы.


Рекомендуем почитать
Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Наиболее полная на сегодняшний день биография знаменитого генерального секретаря Коминтерна, деятеля болгарского и международного коммунистического и рабочего движения, национального лидера послевоенной Болгарии Георгия Димитрова (1882–1949). Для воссоздания жизненного пути героя автор использовал обширный корпус документальных источников, научных исследований и ранее недоступных архивных материалов, в том числе его не публиковавшийся на русском языке дневник (1933–1949). В биографии Димитрова оставили глубокий и драматичный отпечаток крупнейшие события и явления первой половины XX века — войны, революции, массовые народные движения, победа социализма в СССР, борьба с фашизмом, новаторские социальные проекты, раздел мира на сферы влияния.


Дедюхино

В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.


Школа штурмующих небо

Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.


Небо вокруг меня

Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.


На пути к звездам

Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.