Там избы ждут на курьих ножках... - [32]

Караван остановился, многие захотели малину купить. И стали женщины торговаться, за недорого отсыпая полные горсти ягод. У Маньки потекли слюнки. Попросить малину она не посмела, даром никому не давали, а как поняли, что чужая для торговых людей, посматривали недобро или не замечали вовсе. По опыту она знала, что в селе без денег никто не покормит и на ночлег не пустит, приют придется искать в стогу сена в поле. Разве что на следующий день найдет человека, который имеет нужду в рабочих руках — а руки летом нужны. Она уже мечтала, что наймется пастухом, тогда можно и помыться, и постираться, и напиться вдоволь молока.

Приятно удивленная, почем продавали малину, она прикинула и получила, что если соберет и продаст ягоды, то денег ей хватит и на ночлег, и еще останется на следующий переход. Малина только начиналась. Кроме того, год выдался неурожайный — в садах, где они проезжали, ягода сохла на корню, цена на малину была высокая.

По словам выходило, что малинник был недалеко. Дикие звери в этих краях лет пять уже не водились. Солнце стояло высоко, едва минуло за полдень. Спешить ей было некуда, у нее не было товара, чтобы успеть выставить на прилавок. До темноты должна была успеть обернуться туда и обратно. Дьявол оживился, он был только «за», идея ему понравилась. Наконец-то начнет зарабатывать! Похвалил и объяснил, что именно так люди могут угодить Благодетельнице, которая радела о благополучии своих подданных, денно и нощно приучая к трудолюбию, которое у Маньки отродясь не водилось.

И Манька перестала сомневаться.

Она взвалила котомку за спину, перекинула посохи через плечо, наскоро попрощалась, предупредив, что нагонит вечером. Один из торговый людей, который дал ей место в повозке, вменил в обязанность убирать товар на ночь и караулить до утра. Не спать ночь, потом день, а потом еще ночь было тяжело, но не тяжелее, чем нести железо. Пока она тряслась с ним в повозке, успевала вздремнуть.

На малинник вела широкая дорога, будто не на малинник шли, а в деревню, не иначе. Пока она сидела в повозке и слушала описания урожайного места, найти его казалось просто, теперь же вертела головой и видела только мшистый сумрачный лес по обе стороны дороги. Дорога вела вглубь, без всяких признаков малинника. Манька удивилась, и засомневался Дьявол. В хоженом месте вряд ли торговки насобирали бы по ведру за утро, обобрали бы ягоду раньше. И стала она приглядываться, не свернет ли куда тропинка.

И нашла. След, вдавленный в сырую землю, уводил в сторону, заметный лишь по свеже примятой траве. Она обрадовалась, углубляясь в чащу, собирая по дороге недозревшие ягоды черники и голубики.

Спохватилась, когда солнце склонилось за крайние верхушки деревьев. И хотела идти обратно, но и тут трава примята, и там. Манька растерялась, понимая, что опять заблудилась, да еще в незнакомом месте. Получалось, что одурачила сама себя, а Дьявол поспособствовал, обратив ее задумку против нее же.

Но обвинять Дьявола — ему на радость. Она прислушалась. Ни одного звука, который бы принадлежал живому человеку.

Маньке стало страшно. И кинулась бы прочь, но куда? Между тем, в лесу начало темнеть…

И тут Дьявол не выдержал, напомнив, что не он, а она не расспросила о дороге как следует. Немного успокоился, и как бы, между прочим, про себя, но, совершенно ясно давая понять, что видит перед собой дуру, посоветовал:

— Забралась бы на высокую ель, да посмотрела вокруг! Вдруг просвет имеется… А где просвет, там поле или дорога. А поле или дорога — это люди. Хоть какая голова, а все лучше, чем Манькина… — он состроил обиженную мину, усаживаясь на поваленное дерево.

Совет у Дьявола был дельный. Понимая, что виновата (нельзя же канючить по каждому поводу, обвиняя белый свет, что нет в нем света), она тут же простила и себя, и Дьявола. Достала железный каравай, погрызла, чтобы сделать ему приятное, засунула обратно в котомку и взобралась на ель.

Дерево, на которое она влезла с таким трудом, для обзора оказалось не самое удачное. Она находилась как бы в яме. Горизонт открыл не так много: лес обступал со всех сторон, просвета никакого — кроны деревьев колыхались, как море, то синевато-зеленые, то с желта, то серые. Шпили самых высоких деревьев выставлялись из общего массива то тут, то там. Ель в три обхвата, на которой она сидела, уцепившись обеими руками за верхушку, увешанную прошлогодними шишками, не доставала по сравнению с ними и двух третей их высоты. Но все же не так далеко она заметила, что лес как бы обрывается, а чуть дальше начинается снова, сливаясь с массивом чуть ярче освещенной солнцем зеленой полосой.

Манька обрадовалась и этому.

Она слезла и припустила бегом, пока совсем не стемнело. Ветви хлестали ее по лицу, иглы втыкались в кожу и сучья ранили, цепляясь за одежду. Но она не замечала, такие раны не пугали ее. Она и к язвам начала привыкать, уже не так остро чувствуя боль и не жалуясь каждый раньше, когда снимала железо. Не прошло и получаса, когда она обнаружила себя на берегу реки.

И каково же было удивление, когда узнала место, которое оставила полтора месяца назад!