Там, где звенит Енисей... - [26]

— Идёмте за ним, Чердыш лучше знает дорогу!

Идти навстречу ветру было почти невозможно. И тогда они поползли, глубоко зарываясь руками и коленями в рыхлый, почему-то не притоптанный здесь ветром снег. Сил прибавляла надежда: Чердыш что-то чует — может быть, жильё.

Неожиданно ветер стал тише, а потом и совсем прекратился. Уже не надо было ему сопротивляться, и они смогли чуть выпрямиться, чуть отдышаться. Нет, ветер не стих, он шумел где-то рядом, а им в лицо сыпал неторопливый снег. Ещё не понимая, что это значит, они вскарабкались на высокий сугроб и вдруг, съехав с него, чуть не стукнулись лбами о бревенчатую стену.

— Дошли! Дошли! — с трудом выдохнул Саня. — Это Чердыш нас вывел!

Он обхватил собаку за шею, стал хлопать заледенелой рукавицей.

— Хорошо, однако, здорово хорошо, — приговаривал он.

Он ткнулся лицом в густую шерсть и, ощутив до невероятности приятное тепло собачьего тела, не мог оторваться от него. Уля тоже тихонько гладила Чердыша. Рука почему-то была очень тяжёлая и двигалась с трудом. Уля привалилась к Сане — так было удобнее, а потом и сама окунулась лицом в собачью шерсть.

Тина стояла рядом, прислонившись спиной к стене. «Дошли, дошли, — думала она, — а уже и не верилось… — Она только Уле и Сане об этом не говорила, тогда бы у них не хватило сил. — Вот только чуть-чуть передохнём, обойдём эту стену… И постучим в дверь… А там тепло, жаркая печь…»

Она попробовала оттолкнуться от стены и не смогла. Стена такая надёжная. Тина ощущает её и спиной, и затылком. Ещё совсем каплю передохнёт и тогда постучится… Тина стояла с закрытыми глазами и только слушала, как совсем рядом, не касаясь их, разноголосо поёт пурга.

«Только бы не замёрзнуть! — мелькнула мысль. — Не-ет, они дошли… Дошли!..»

А пурга пела всё тише, ласковее. Нежно зазвенели колокольчики… Откуда они у пурги? Наверно, есть. И, ловя их, Тина даже не почувствовала, как колени её подогнулись и она медленно опустилась, по-прежнему прижимаясь спиной к бревенчатой стене.

Если бы могла эта бревенчатая стена подсказать людям, тем, что были в доме, что вот здесь, рядом с ними, стынут в снегу, не в силах сделать больше ни шагу, ребята! Люди бы сразу пришли на помощь. Но брёвна эти немы. Когда-то, когда они были живыми деревьями и росли далеко от этих мест, в тайге, по их древесным жилам буйно текли соки и ветви их были покрыты вечнозелёными иголками. Тогда они шумели на ветру, разговаривали друг с другом, с птицами… Может, они тогда и людям могли многое рассказать… А теперь вся их забота — беречь тепло дома, которое так необходимо людям. Теперь они молчат. И не подскажут тебе, Тина: «Очнись, встань, подними малышей, как не раз ты уже делала это в пути!»

Тина не шевелилась. Когда они шли, пурга ни упорством, ни злостью своей не смогла их побороть, потому что и у них было много упорства. А вот теперь, когда они почти уже дошли, пурга брала своё. И чем? Лаской. Видно, поняла, злодейка, что лаской сможет большего добиться, вот и прикинулась добренькой, стала сладко напевать, убаюкивать… Тина слушала в полусне её песню, слушала, как замирает, удаляясь, серебряный звон колокольчиков. А сверху всё сеяла и сеяла на неё, на приткнувшихся к Чердышу Улю и Саню снежная пыль…

На выручку

Вездеход на тормозах сполз по глубоко промятому в снегу спуску на лёд и пошёл вдоль берега. Поиски надо было начинать с того места, откуда начали свой путь беглецы. Сидевшая рядом с водителем Елизавета Прокопьевна высматривала в сумраке школу. С реки дома посёлка, казалось, были поставлены без всякого порядка. Небольшие домики совсем увязли в снегу, те, что побольше, тоже занесло почти по крышу. Школа у них в посёлке большая, приземистая, и, хотя она наполовину была скрыта другими строениями, Елизавета Прокопьевна её узнала.

— Здесь, — сказала она.

Водитель круто повернул вездеход и дал газ. Машина рванулась, лязгнули по льду гусеницы, гулко, как по мосту. Фонтаны взрытого снега разлетелись по сторонам, заклубились позади машины. Лёд гладкий, но это только кажется. Вездеход встряхивало так, словно под ним был не речной зимник, а кочковатая тундра. Кочки эти так и лезли под колёса. Свет фар то вскидывался, то цепко ощупывал лёд — далеко, на сотни метров впереди. В этом свете скользили, перескакивали вперемешку непоседливые стайки светлячков-снежинок.

— Позёмка, — кивнул водитель. — Скверно, если разойдётся.

Он подал ручку скорости до отказа.

— Часа четыре, а может, и больше, как ушли они. Полпути могли уже пройти, — как бы про себя сказала Елизавета Прокопьевна, вглядываясь в освещённое фарами пространство, — не проскочить бы Петра Николаевича, он не так давно ушёл.

— Фонари-то небось у них есть? — поинтересовался водитель.

— Конечно.

Через некоторое время водитель выключил фары. После яркого света темнота ударила в глаза. Машину, как и прежде, встряхивало на неровностях, только теперь казалось, что рвётся она куда-то в пустоту. Потом глаза освоились и уже различали одинокие звёздочки у горизонта, снежные наносы на льду, в которые вездеход с ходу врезался. Подавшись всем телом к ветровому стеклу, Елизавета Прокопьевна и водитель не отрываясь вглядывались в то, что двигалось на них, проплывало по сторонам. В сгустившейся темноте не видно было даже намёка на лучик или просто светлое пятнышко от фонарика.