Там, где сходятся меридианы - [16]

Но и там его старенькое, видавшее виды евангелие не осталось без дела. Весь барак, невзирая на убеждения и статьи уголовного кодекса слушал его, еще совсем молодого проповедника. Даже «вохра», и та не решилась лишить его старого евангелия. Так с ним всю жизнь и идет он, служит Богу. Евангелие и сейчас лежит на иконостасе.

Затекла спина. Келарь пошевелился. Ох уж эта память. Он не любил копаться в прошлом. Что толку? Только сердце рвать. Как не любил и будущее. Он знал одно, что все предстанем перед судом Божьим. А там… Там каждому воздастся. Но, видно, уж сегодня выдалась такая ночь, когда призвал его Всевышний на беседу. Не на суд, а именно на беседу. И взворошил прошлое. Старик понимал, что причиной его бессонницы послужил Данилка, пацаненок, которого привез отец Владимир. Он как увидел этого взьерошенного мальчугана, так и сердце захолонуло. Почему? Он не знает. Но вспомнилась та, зеленоглазая, рыжеволосая, которая отдала свое сердце, ему, поселившемуся в рыбацкой деревне на Белом море. Ведь у него могли бы сейчас быть такие внуки. Он всегда вздрагивал, когда мальчишка, забыв про монастырский устав, называл его «деда».

Он снова вздохнул. Сжало сердце. Снял монашеский клобук, и ветер с Печенги рванул слежавшиеся седые волосы и пустил их по ветру.

Где ты? Где ты сейчас, та звонкоголосая рыбачка, которая пренебрегла многим ухаживаниям и избрала его, молчаливого заморыша. Ох и коротки вы, северные ночи, сумерки которых заботливо укрывали влюбленных. А потом…

– Не пущу! – он вздрогнул. Сколько лет прошло, но этот крик и сейчас стоит у него в ушах.

– Не пущу! – он снова прижмурился и увидел ее, отчаянные в своей безнадежности, зеленые глаза.

Платок, сползший на плечи и давший простор копне рыжих волос, которые, почувствовав волю, распались по плечам просоленной брезентовой куртки.

– Не пущу, – молили руки, охватившие его шею.

Он, опустив глаза, видел ее ноги, напрягшиеся в последнем порыве удержать любимого. Видел громоздкие резиновые сапоги, отчаянно сломанные в подошве, чтобы быть ближе к нему, к единственному, родному. В этом порыве она вложила все: любовь, свое будущее…

…Она поняла все. Он и сейчас помнит ее: поникшую. Бессильные повисшие руки. Внезапный ветер с моря поднял гриву ее волос, разметал их по ветру. А он отталкивался веслом от каменистого дна и стремился к нему, к монастырю, который слабо просматривался в тумане.

– Будь проклят твой Бог!.. Будь проклят… – услышал он заклинание и в последний раз увидел ее. Нет, не ее. Он увидел ее глаза: зеленые, бездонные, как это северное озеро. Затем по глазам полоснуло рыжее полотно волос. Полоснуло и стихло. И только серо-голубая пустынь…

Потом был монастырь. Несколько лет он работал послушником. И постриг. Сам владыка его рукоположил. Он любил свой монастырь, северный оплот страны. Так уж издавна повелось: на юге границы охраняли казаки, а на Севере крепостями стояли монастыри. И нередко святые отцы меняли крест на меч и отражали набеги «немцев». Так на Руси звали всех непрошеных гостей.

Прошли годы. Время надежно укрывало от него воспоминания о прошлом. Постепенно ушли те видения, которые преследовали его каждую ночь, и осталось только служение Богу. Жить целомудренно, соблюдать послушание священноначалию, в постничестве пребывать – одни и те же требы для любого монастыря. Монах – как солдат: дал присягу и себе уже не принадлежит, он принадлежит Церкви.

Если Господь призвал на этот путь, то нужно терпеть послушания. Он это хорошо усвоил. Старые иноки помнили древние традиции, и в общении с ними братия монастыря могла перенимать стиль общения и жизни, внутренний облик прежних монахов. Старцы говорили, что монах должен всегда, во всех поступках действовать как монах, ходить как монах, вкушать пищу как монах, молиться как монах, даже смотреть как монах. Все эти истины он впитал в молениях и трудах. И если нет перед глазами тех, которые видели своими глазами былых подвижников и старцев, то действительно сложно на ровном месте возродить то, что было утеряно.

В Трифонов Печенгский монастырь он пришел сам. Поначалу их было всего двое. Но, гляди ж ты, расцвело подворье. Значит, будет жить храм. Только одно беспокоило его: монастырь находился на дороге, большом интенсивном шоссе. Не было той беломорской благости, так милой его сердцу. Много, ох как много соблазнов было инокам.

Старец внутренне не верил им, новому поколению, как бы выразился он по-мирскому. Он помнил, что монахи – это самые радостные и счастливые люди! Монах выполняет небольшую возложенную на него работу: молится Господу и исполняет послушание. Он не имеет больше никаких хлопот, живет той жизнью, которую избрал, и постоянно пытается выполнить завещание апостола Павла: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите». Но его смущало то, что монахи, да и те же послушники постоянно заняты работой. Оставили монахи молитву и стали суетливыми, как миряне. Труд необходим в монашеской жизни, но на первом месте в любой форме монашеской жизни стоит молитва. Молитва – это и дар, и подвиг. Мало кто умеет в наше время молиться.