Там, где папа ловил черепах - [80]

— Надя!

— Что?

— А вдруг мы полетим?

— Отодвинься от края и не полетишь.

— Да нет, вверх!

— Только тебе такое может показаться. Продолжай работу.

Я смотрела на Луну и через некоторое время совершенно отчетливо увидела там материки и океаны.

— Надя!

— Что еще?

— У меня поет сердце. Чувствую, как лунные люди тоскуют по нас. Ты это чувствуешь?

Надя помолчала.

— При чем тут сердце? Нет. Астроном из тебя не получится. Сначала нужно изучить небо и полететь туда. А потом уже всякие такие нежности.

Больше я не занималась астрономией. Я оставила Надю с ее телескопом и занялась совершенно противоположным: мы с Люсей записались в только что организованный при клубе Плеханова ансамбль русской песни и пляски.

Нас не хотели принимать, мол, не доросли еще. Потом приняли условно. Ох и плясали же мы там, ох и пели! Нас очень ценил художественный руководитель, потому что мы никогда не пропускали репетиций.

Два раза в неделю, в половине шестого вечера, наутюженные и тщательно причесанные, мы сбегали по улицам к клубу и минута в минуту появлялись перед хормейстером и балетмейстером. А другие участники ансамбля не отличались такой аккуратностью. По вечерам они частенько ходили вместо репетиций на свидания. Только когда начались выступления на заводах, фабриках, в воинских частях, расположенные в городе, участники ансамбля подтянулись. Было же очень лестно — осознавать себя настоящими артистами.

Сначала ансамбль состоял почти сплошь из девушек. Но скоро, буквально в считанные дни, всех недостающих парней привели из депо и с ремонтного завода наши певицы, и парни, увлекавшиеся прежде всем, чем угодно, только не пением, стали распевать вовсю.

Наш художественный руководитель был оперативным: каким бы бездарным ни оказывался парень, руководитель моментально определял его или в тенора, или в басы. А совсем, совсем безголосые и не имеющие слуха стояли в заднем ряду и только открывали рты. Они надеялись развить со временем и слух и голос — обращенные на них взоры девушек поминутно подогревали эту надежду.

Собрались как-то на репетицию и слышим — тетя Тамара кричит во дворе:

— Нет, вы только посмотрите, кто к нам приехал! Нет, вы только посмотрите!

По лестнице поднималась высокая, изящная тетя Виолетта в узком черном платье. На пышных волосах ее каким-то чудом держалась надвинутая на лоб шляпка-амазонка, в руках была, видимо, очень дорогая кожаная сумка и сложенный черный веер. А следом шел статный широкоплечий юноша с насмешливым выражением лица. Я не узнала бы своего двоюродного брата, не будь рядом тети Виолетты. А он меня сразу узнал. Широко улыбнулся и, прижмурившись, сказал со смехом:

— Помнишь, Иришка, в Трикратах индюка? Ха, ха, ха! Как он за нами гонялся и как клевал, помнишь?

Мгновенно всплыли в памяти двухэтажный дом на высоком берегу тихой Гарбузинки и на зеленой лужайке перед подъездом Мимишка со своими щенятами. Сердце защемило. А Лева продолжал рассказывать, как отбил охоту у индюка гоняться за детьми.

В галерее собралась вся семья. Говорили только по-французски. На белой скатерти появились остатки нашего лучшего сервиза. Тетя Тамара торопливо заваривала овсяный кофе.

— Я должна сообщить вам, — через некоторое время сказала тетя Виолетта, — Лева останется у вас.

Я кое-что уже знала о его поведении. У него, оказывается, чрезвычайно затянулся переходный возраст. Он вот уже год, нет, два года совершенно не слушается тетю Виолетту и ее мужа. А месяц назад сел в поезд и поехал… и Пену, чтобы познакомиться с киноактрисой Милицей Корьюс. Его сняли с поезда в шестидесяти километрах от Харькова и вернули тете в сопровождении работника милиции.

— Мы ничего не можем с ним поделать, — сжимала пальцы тетя Виолетта.

— Мой сын, мой сын, — тетя Адель жадно разглядывала Леву, — как он похож на Теймураза!..

— Да, очень. Ты с ним намучаешься.

— А как здоровье Александра? — спросил дядя Эмиль.

— О, он спартанец. Защитил докторскую и опять много занимается греблей.

— Молодец!

— Да. Как жаль, что мне надо уехать сегодня же.

— Зачем такая спешка?

— Я обещала — Александр там совсем один.

Она нервно прошлась по галерее:

— Адель, я плохая сестра, да?

— О, зачем ты так говоришь? Это я плохая мать!

— Бедная моя Адель, бедная!..

Они подошли друг к другу и долго стояли обнявшись.

Тетя Виолетта уехала. От нее остался и еще долго держался тонкий запах духов. У всех было приподнято-светлое настроение. Еще несколько дней после этого дядя Эмиль и тетя Адель говорили только по-французски, упиваясь звучаньем родного языка и тихо радуясь. Тетя Тамара набросилась на Люсю и на меня — почему мы перестали разговаривать по-французски?! Ведь когда была жива громоммо… Бедная громоммо, если бы она знала!.. Тетя Адель сразу села с нами заниматься французским языком, мы быстро устали. На другой день повторилось то же самое. А потом жизнь вернулась в свою колею, тем Полое что Мама сказала:

— Кому он нужен — французский язык? Никогда он им не пригодится.

А Лева, оказывается, знает французский так же хорошо, как русский. Потому что он воспитывался в одиночестве, там, на шестом этаже, в тети Виолеттиной башне из слоновой кости. Она же художница. Сидела, рисовала, а он играл с заводными игрушками и на рояле.