Там, где папа ловил черепах - [64]
Двое повадились дразнить дядю. Пробегая мимо нашего дома, Они стучали в подъезд. Дядя выскакивал, ругался. Видеть это было ужасно.
— Дядя Эмиль, не надо выскакивать. Они еще сильнее дразнить будут!
Он не слушал меня.
Однажды мальчишки подбежали, а тут Тоня схватила одного за руку. Дядя Эмиль это видел в окно. Тоня долго говорила с мальчишками. О чем, осталось тайной. Но больше эти мальчишки не трогали деревья и не стучали в подъезд.
— Что думать об этой женщине, не знаю, — в задумчивости говорил дядя, — наверное, у нее действительно дар убеждения. Ведь каких отъявленных мерзавцев образумила!
Солнце и мы
Мой отец тоже изменился. Но он, наоборот, стал очень разговорчивым. Проработав в деревне два года, он необычайно радовался общению с тбилисцами, заговаривал в трамвае с незнакомыми людьми — не только о погоде, обо всем, и мне казалось, что-то изменилось в его характере.
Раньше он ни за что не пошел бы в милицию жаловаться на квартирантов. А тут вдруг взял да пошел.
Ссора с Лапкиной произошла из-за проволоки.
Выходной день, стирка, уборка. Мы, дети, ходим на ходулях: туп, туп, туп, туп… Мы — выше всех! И по улице ходим, и по другим дворам. Вернулась я домой на своих ходулях и слышу:
— Снимите с нашей проволоки ваши матрацы!
Эхо сказала моя мама. А бабка Фрося, она стирала на своем балконе, ответила:
— Если вы домохозяева, зацементируйте лучше степу, она у вас сверху донизу треснутая.
Пришел папа из бани.
— Эрнест! Иди-ка сюда.
Папа был в отличном настроении. В руке у него свежие газеты.
— Товарищи! В СССР сто семьдесят с половиной миллионов человек!
— Эрнест, чья это проволока?
Он удивился, пожал плечами:
— Я ее повесил, по… Какая разница?
— Так вот скажи, чтобы нашу проволоку освободили.
— Кому?
— Ей.
Папа повернулся к бабке Фросе и официальным тоном:
— Гм!.. Мадам Лапкина! Перевесьте, пожалуйста, ваши матрацы на перила. Для них это более подходящее место.
— И не подумаю, — задиристо ответила она.
— Я вам помогу.
— Только троньте!
Дядя Эмиль стоял в галерее и, подрагивая то на одной, то на другой ноге, брезгливо смотрел из окна.
— Эрнест, это переходит уже все границы! Что же, в милицию обратиться?
— О-хо-хо-хо, напужал! Да хоть в НКВД идите! Чья бы корова мычала…
— На что вы намекаете?
Тетя Тамара дергала мужа за рукав, просила поберечь нервы.
— Ты! Ты втоптала меня в эту грязь!
Он повернулся и ушел в комнату. А ссора во дворе продолжалась — бабка Фрося стояла на своем. И пригрозила написать заявление в райсовет за то, что мы не ремонтируем ее стену и крышу. Мама и пана в негодовании переглянулись, пошли в дом и меня позвали.
Дядя Эмиль лежал, держа руку на сердце.
— Надо что-то делать, — сказала мама, — надо как-то одернуть эту женщину.
— Эрнест, я бы сам пошел, по…
— Да, да, — папа загрустил, усилием воли заставил себя сосредоточиться, — значит, так: я буду в милиции краток. Изложу суть дела, ничего, конечно, не преувеличивая, но и не умаляя вины мадам Лапкиной.
— Да не мада-ам, — с досадой поправила мама.
— Ну хорошо, не мадам.
Мама, вздохнув, сказала:
— Иди с ним, Ирина. Будешь там его останавливать.
И вот мы в милиции. Здесь я не впервые. Правда, в кабинет начальника ни разу не попадала. Однажды приходила сюда с мамой и тетей Аделью на бабку Фросю жаловаться — она распространяла слухи, будто моя двоюродная сестра Нана забеременела до загса. А однажды я приходила с тетей Тамарой, она паспорт меняла.
В полутьме приемной очередь — человек десять. Рассказывают о своем наболевшем сначала громко, размахивая руками и изображая в лицах своих «врагов». Потом еще раз то же самое, но значительно тише, опуская подробности, позевывая и вздыхая. По мере приближения к двери начальника тема дробится, люди затихают.
Где б напиться?
Воды в милиции нет, и всех мучит жажда. Я напилась из крана в соседнем дворе. Подумала: «Хорошо, что очередь не позволяет сразу врываться к начальнику. Так вот и остывают перед дверью жалобщики. А интересно, что там, внутри?»
— Папа, я тоже войду к начальнику, мама ведь сказала.
А папа, он был уже первый у двери, про осушение болот:
— Вы знаете, Колхида…
— Папа, я с тобой войду, можно?
— Зачем?
— Мама же сказала…
— Ну хорошо, помолчи. Видишь, гражданин хочет высказаться?
Гражданин, это уже пятый, с которым папа заговаривал про Колхиду, что-то такое про курицу начал: какая-то курица, пестренькая курица…
Мы ничего не поняли. Папа снова начал про Колхиду, а тогда тот — про Кахетию. Папа — про Колхиду, тот — про Кахетию… Тут нас впустили к начальнику.
В большой, залитой солнцем комнате кресла, ковры. А начальник за столом такой цветущий, будто с моря вчера приехал. Я думала, он будет замученным, изможденным, а он… Улыбнулся радушно, и мы улыбнулись. Он предложил нам сесть, а сам продолжал что-то писать. Папа смотрел, смотрел на него и зашептал мне на ухо:
— Как он напоминает мне моего крестного!
— Папа, ты сразу про проволоку, слышишь?
Он кивнул. Прошла еще минута. Начальник поднял голову:
— В чем дело?
Я посмотрела на папу.
— Эх! — шумно вздохнул мой отец и, постучав ладонью по левой стороне груди, с грустью произнес: — Сердце. Не годится уже.
Некоторое время они смотрели в глаза друг другу. Папа — с нежностью, начальник — с участием.
Повесть советского писателя, автора "Охотников на мамонтов" и "Посёлка на озере", о случае из жизни поморов. Середина 20-х годов. Пятнадцатилетний Андрей, оставшись без отца, добирается из Архангельска в посёлок Койду, к дядьке. По дороге он встречает артель промысловиков и отправляется с ними — добывать тюленей. Орфография и пунктуация первоисточника сохранены. Рисунки Василия Алексеевича Ватагина.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.
«Прибрежный остров Сивл, словно мрачная тень сожаления, лежит на воспоминаниях моего детства.Остров, лежавший чуть в отдалении от побережья Джетры, был виден всегда…».
Герои произведений, входящих в книгу, — художники, строители, молодые рабочие, студенты. Это очень разные люди, но показаны они в те моменты, когда решают важнейший для себя вопрос о творческом содержании собственной жизни.Этот вопрос решает молодой рабочий — герой повести «Легенда о Ричарде Тишкове», у которого вдруг открылся музыкальный талант и который не сразу понял, что талант несет с собой не только радость, но и большую ответственность.Рассказы, входящие в сборник, посвящены врачам, геологам архитекторам, студентам, но одно объединяет их — все они о молодежи.
Семнадцатилетняя Наташа Власова приехала в Москву одна. Отец ее не доехал до Самары— умер от тифа, мать от преждевременных родов истекла кровью в неуклюжей телеге. Лошадь не дотянула скарб до железной дороги, пала. А тринадцатилетний брат по дороге пропал без вести. Вот она сидит на маленьком узелке, засунув руки в рукава, дрожит от холода…