Там, где ночуют звезды - [52]

Ещё я слышал у нас на хуторе, что жизнь или время издавна разрезаны на такие куски, которые здесь называют: годы. Получается, я разрезан на пять равных частей. А когда буду разрезан на сто, мне исполнится ровно сто лет.

Шлойме-Лейб высокий и очень смуглый. Чёрные блестящие глаза почти того же цвета, что кожа на лице. Волосы и густая борода тоже. Вот он шагает по снежным искрам в высоких, выше колена, твёрдых валенках и наскрипывает, нет — наигрывает ими тропинку между хуторами. Я целиком мог бы залезть в один его валенок, чтобы погреться.

Всей округе известно, что мой отец — богобоязненный человек, учёный и умный, так почему же я учу буквы не с ним, а с чёрным Шлойме-Лейбом? Я уже знаю почему: папа заболел тифом, и его отобрали у меня и на санях увезли с нашего хутора.

3

Небесная монета в гнезде ладони бьётся в такт с сердцем, когда на другое утро я опять бегу к Шлойме-Лейбу, чтобы мой ребе дальше обучал меня волшебным буквам. Теперь, как я себе представляю, не каждой букве по отдельности, но как нанизывать их в слова.

Уже много дней я боюсь разжать пальцы и увидеть в небесной монете своё отражение. Не позволяю своему нечистому взгляду наслаждаться ангельским даром. Так и сглазить можно. Другую монету ангел нескоро пошлёт. Но каждую минуту задираю голову к потолку, отрываюсь от молитвенника.

— Малыш, книга внизу, — будит меня Шлойме-Лейб.

— Нет, наверху, — тотчас отвечаю я.

— Что наверху? Что ты там ищешь на потолке?

— Трещинку. В потолке должна быть трещинка.

— Какая ещё трещинка? Нет там никаких трещинок, что ты выдумываешь?

— Если нет, то непонятно: как монета упала ко мне через потолок?

Шлойме-Лейб совершенно растерян. По смуглому лицу бегут морщины, словно круги в нашем глубоком колодце, когда в него опускают на цепи ведро и взбалтывают водное зеркало.

Я невольно подверг Шлойме-Лейба испытанию, и мне становится жаль учителя. Я пытаюсь его выручить:

— А я знаю! Я видел, там, на монете, птичка, она влетела через трубу.

4

Сколько мне ещё держать свою тайну взаперти? Понятно, что я должен скрывать её от чужих глаз, но от своих-то? Я-то её не сглажу.

День выкован из снега и резкого солнечного света, но царствует мороз. Плюнешь, и на снег падает льдинка. Но я не плюю, ведь на белой равнине за хуторами сверкают буквы, весь алфавит, и огромный, сотканный из ветра Шлойме-Лейб водит по ним алмазной указкой.

Высокие, бледные, ни клочка одежды на рёбрах, у замёрзшего Иртыша стоят берёзы. Намедни киргизы развели там костёр, и берёзы ожили, от них потянуло тёплым дыханием. А теперь костёр тоже замёрз, и берёзы дышат еле-еле, внутри, как волны Иртыша подо льдом. Но я, в башлыке и тулупчике, с серебряной тайной в гнезде ладони, не боюсь мороза и его кнута.

Среди берёз на берегу Иртыша, вдали от хуторов и людей, я пробуждаю монету от небесной дрёмы и показываю Божьему миру. Её крылышки вздрагивают от счастья. Трепещут, мерцают в ясном чеканном свете.

Вдруг в меня закрадываются странные сомнения. Один вопрос и тут же второй: чем небесные деньги отличаются от земных? И что, интересно, я могу купить на рынке за свою монету?

На второй вопрос ответить легко: и за весь рынок её не отдам.

Отдам только за лекарство, чтобы папа выздоровел.

Я целую свою небесную денежку и прячу в карман.

5

Поцеловал её, и вдруг стало не по себе. Я даже испугался, от резкого запаха защипало в носу. Мамочки, я же где-то слышал этот запах раньше. Значит, я уже побывал на небесах?

Кто-то плачет во мне, и его слёзы — мои слёзы. Они плавят берёзы на оконном стекле, но облачка на луне ни о чём не ведают.

Кого спросить, кому довериться? Папа далеко, сани забрали его у меня. Мамы тоже нет, она ушла за ним по следам двух ножей на снегу. Может, спросить у моего друга Чангури, киргиза? Он будет смеяться надо мной жёлтым, как солёное масло, смехом. Ничего не остаётся, как побороть стыд и спросить у Шлойме-Лейба.

Сегодня я занимаюсь по-другому, не так, как вчера и позавчера. Не задираю голову к потолку, не ищу трещинку. Пусть ребе помнит, что монета влетела через трубу. Я всё ближе склоняюсь к нему и его указке. Но больше не слышу его грудного голоса и не вижу букв. Теперь я учусь только носом, только ноздрями.

— Что ты всё нюхаешь? — Тень Шлойме-Лейба хлещет меня, как банный веник.

— Монета… Она пахнет…

— Глупыш, разве ты не знаешь, что я по хуторам керосин продаю? Так, давай-ка заниматься дальше.

И до сих пор, занимаемся мы или нет, на белой равнине за хуторами сверкают буквы, весь алфавит, и огромный, сотканный из ветра Шлойме-Лейб водит по ним алмазной указкой…

1977

Пророчество зрачков

Художник

Этот художник наслаждался даже смертью. А чем, например, наслаждалась смерть? О, она завидовала художнику.

Есть шелковичный червь, и есть шелковичный человек. И пока шелковичный человек не перестаёт прясть своё искусство, тысячеглазый ангел смерти не перестаёт с ним соревноваться: а ну-ка, посмотрим, у кого из нас больше таланта!

Снежным фиолетовым пламенем он заморозил испуганный берёзовый лес вокруг озера. А озёро заморозить не захотел. Только оковал его берега сверкающим серебром.

Между разбитыми зеркалами берёз осуждённые возводили крепости.