Там, где мы - [5]

После чего тот поперхнулся обиженно на полуслове и удрал, напоследок осыпая нас проклятиями и обещаниями скорой кары небесной….

На этом бы и закончить судьбе нас смешить и расстраивать, однако через три недели Сабир, что нёс дежурство у «полевой радиостанции», засёк чью-то передачу на «центральных» частотах.

Собранное «недоразумение техники» на базе армейского образца, из всякого разнокалиберного хлама Луцким и Бузиной.

Это наше «радио» практически бесполезно шипело и потрескивало несколько часов кряду в день. Старательно и трудолюбиво выжирая с такой экономностью и тщанием заряжаемые нами батареи.

Но мы продолжали прилежно и со всей ответственностью «нести вахту» по очереди, всё ещё надеясь на маленькое чудо, — ожидая, что эфир пронзит чей-нибудь голос…

Взволнованный и красный Сабир влетел в помещение и заорал так, что зазвенели кастрюли на полках:

— Мужики, передача идёт!!!

Все, кто был на тот момент свободен, сообразив, о чём он так орёт, кинулись, гомоня и толкаясь, в пристройку. Где перед слабо топящейся «буржуйкой» стоял низкий столик, всё пространство которого и занимало это электронное убожество.

И оно говорило, чтоб мы были здоровы! Говорило! Живым, человеческим голосом!!!

Как оказалось, Сабир, будучи в этот день дежурным, зашёл на «радиопост» чуть раньше обычного, и как раз ставил на плиту чайник, дабы попить травяного чайку. Внезапно рация ожила, чихнула и прокашляла в эфир что-то неразборчивое и несуразное, вроде позывного.

Думая, что кто-то ещё вошёл в «рубку», кавказец буркнул, чтобы плотнее закрывали двери, а затем замер, осознав, что такой тембр голоса он где-то уже слышал…

Помнится, мы успели почти к самому началу передачи. Напрягши до предела уши и вытянув шеи, мы жадно и с волнением вслушивались в приглушённое расстоянием и помехами бормотание неизвестного «радиста».

А потом Круглов кинулся к аппарату, включил микрофон…

…Прошло ещё три дня, долгих три дня, прежде чем мы, — ликующие, как дети, и обманутые, как лохи, — поняли, что все эти «передачи от имени Временного правительства «Обновлённой России» — есть не что иное и не более, чем дурная игра, затеянная выжившим радиооператором откуда-то с Приморья.

Всё это время мы с самыми противоречивыми чувствами внимали его ахинее. Он нёс что-то о «скором воскрешении страны», о наведении порядка, реформировании остатков армии… и о необходимости проведения какого-то референдума о признании независимости…

Какая, к свиньям собачьим, независимость?!

От кого?!!

И тут нам, наконец, стало ясно, что парень практически неадекватен. Почти не отвечая на наши попытки завязать диалог, он всякий раз вяло приветствовал нас, а потом вновь и вновь монотонно бубнил застарелые (и самолично, видимо, изобретённые) политические речи, как заводной попугай на торжище.

Словно читал по ветхой газете монологи лидеров разных почивших в бозе партий…

Правда, однажды он ненадолго снизошёл до почти десятиминутного разговора с нами, в ходе которого как-то слабо поинтересовался нашим числом, бытом и возможностями. А затем, будто внезапно утратив к нам интерес, снова предался своему речитативу.

За что Нос в сердцах прозвал его «рэппером».

Легко себе представить наше разочарование и гнев, когда до нас дошло, что мы денно и нощно, организованно и с блаженными рожами, словно разомлевшие селяне у первого на деревне радио, слушали бред сумасшедшего!

Вспыхнувшая было надежда остро, словно жгучим перцем, ожгла морды краской позора и унижения.

В порыве какой-то дикой злобы я хотел было раздолбить проклятую железяку, однако Иен мягко перехватил мою занесённую было руку, и остановил меня:

— Сэр, этот агрегат может быть нам нужно в дальнейший время. Никто не знать, где взять потом такой агрегат. — Он подкупающе улыбнулся и слегка пожал плечами.

Он был прав, прав, этот чёртов, вечно умный и невозмутимый англичашка… Вечно спокойный и рассудительный, как сто Каа.

И я, скрипя до изжоги зубами, вырвал руку, бросил-таки уже схваченный увесистый молоток, и ушёл, не забыв, однако, плюнуть в сердцах в сторону поганой машины.

Мы едва успели успокоиться от этих двух событий, как на тебе….

Верно я говорю: если в дом зачастила шиза, держи наготове успокоительное средство.

Похоже, в этом году нам придётся готовить до полного комплекта и смирительные рубашки…

Потому как теперь мы — счастливые обладатели почти «документа».

И, несмотря на то, что большинству из нас попросту смешно, мы улыбаемся уже вымученно и растерянно. Как улыбается до смерти вымотанный проблемами человек шалостям трёхлетнего карапуза.

Что-то именно в ЭТОМ листке подспудно не даёт мне покоя.

— Сэр! Вы думать, что этот бумага есть серьёзный причин беспокойство? — Пожалуй, лишь Лондон трезво смотрит на всё даже во сне.

Вот и сейчас я перехватываю его напряжённый взгляд. И устало киваю ему:

— Да, Иен. Уж не знаю, почему, не знаю…но именно ЭТО кажется мне куда серьёзней, чем весь предыдущий шапито…

Снова впиваюсь глазами в плоскость листа, испещрённого ровным, почти каллиграфическим почерком. В нём заложена масса всего интересного.

Для наблюдательного глаза…

— Вот видишь, — это писал человек грамотный и образованный. И он уже имел дело с властью. С организацией какого-либо процесса. Возможно, был руководителем какого-то органа, сектора, отдела… Да козьего выпаса, наконец! — К нам начинает прислушиваться Вурдалак.