Там, где была тишина - [70]

Страх в его сердце сменяется злобой и уверенностью. «Что, нарвались, голубчики? Нет, брат, нас так просто не возьмешь?»

Выстрелы раздаются все чаще. Маруся вскакивает на валун, поднимает винтовку.

— Товарищи! Комсомольцы! — кричит она. — Да неужели мы будем лежать на земле перед кучкой бандитов? Вперед, товарищи!

Сжимая винтовку в руках, она устремляется вперед. Вслед за нею бегут Симка, Мирченко, вооруженный пистолетом Сатилова. И Макаров, поднявшись во весь рост, бежит вслед за Марусей. Экстаз боя овладевает им. Он забыл обо всем, в сердце только одно: впереди враги, которых нужно смять.

— Вперед!

И вдруг сильный толчок в плечо заставляет его резко повернуться. Косо поджимая руку, он, словно подбитая птица, падает на землю. Краем глаза успевает заметить что-то белое, воздушное, метнувшееся к нему. Это Наталья.

Со стороны заставы слышны крики и топот.

Всадники влетают в долину и, если прислушаться, то уже можно услышать угрожающий посвист клинков…

Но Макаров ничего не видит, не слышит. Он лежит, раскинув руки, на лицо его сыплется снежная крупа…

* * *

…В землянку проникают лучи утреннего солнца.

В углу на койке лежит Макаров. Луч солнца скользит по его лицу. Он открывает глаза и зажмуривается.

Сознание медленно возвращается к нему. Он озирается и видит стоящего у его изголовья пограничника с винтовкой.

«Часового поставили, — думает он. — Что это, я арестован, что ли?»

Он хочет приподнять голову и не может.

«Ранен, — вспоминает он. — Ну и скотина этот Дубинка!»

Он замечает рядом на стуле Наталью. Она спит. Нежность теплой волной разливается в груди Макарова.

Наталью словно разбудил взгляд Макарова. Она медленно открывает глаза.

— Хочешь пить?

— Хочу, — пытается улыбнуться Макаров. — Хочу, товарищ сестра милосердия.

В голове у него молнией проносятся события той страшной ночи. Неужели это не сон?

— Как Маруся? — спрашивает он, волнуясь. — И вообще все?

— Все хорошо, — наклоняется к нему Наталья.

Ее волосы падают ему на лицо и щекочут его. В вырезе платья он видит белую грудь и маленькую родинку ниже левой ключицы.

— Все хорошо, — шепчет она. — Пограничники всех их схватили. Только Курлатов ушел. А тебе повезло. Доктор говорил, через две недели будешь на ногах.

Макаров неотрывно смотрит на столик, стоящий у его изголовья. На столике — бутылка с молоком, чурек, какие-то лекарства и часы! Его часы! Те часы, что исчезли в день приезда.

— Ченцов вернулся, — отвечает на его молчаливый вопрос Наталья. — Где-то здесь рядом работал, в Самсонове, что ли, в карьере. И вот вернулся. Хочет здесь работать. На дороге, а потом на руднике. И часы принес. Смущался очень.

— А Павлуша?

— Павлуша герой, — улыбается Наталья. — Такой славный карапуз. И вот еще что, — торопится она. — Все передают тебе привет. Все… все…

Наступает молчание. Макаров смотрит на часового и чуть слышно шепчет:

— Наклонись ко мне, Наталья.

Наталья тоже оглядывается на часового.

— Сабо пост поставил, — шепчет она, наклоняясь к лицу Макарова.

— Поцелуй меня, — просит Макаров.

Часовой хмурит брови и отходит к окну. Наталья поцеловала Макарова и тут же отпрянула.

За окном раздается гудок. Торжественно и празднично летит его звук над горами, Подымайся, народ, спеши на работу, народ, — дела много! Столько у нас работы — не сосчитать!

И снова гудки — слабее, потише. Это автомашины.

— Колонна пошла! — говорит красноармеец, глядя в окно. — Серу повезли!..

Его мужественное, доброе лицо ярко озаряет горячее солнце, золотистым блеском вспыхивает штык…

Новый день, розовый и росистый, новый ликующий день заявляет о себе пением птиц, далекими заводскими гудками, музыкальной радиопередачей, смехом и звонкими голосами…

Сколько дней и ночей, сколько лет и зим прошло с той поры, как в долине Горной прозвучали последние выстрелы и запели свою торжествующую песню первые гудки! Какие огромные пространства, свершения и подвиги меж тем, отшумевшим, и этим, зарождающимся, голубым днем!

Это была большая и трудная дорога, и мы прошли ее, не опустив головы, дерзновенные и веселые…

Наша дорога начиналась в огне и дыму, словно в тумане и пыли предгорий. А сейчас вон как высоко выбрались мы, даже маленько кружится голова от этой орлиной высоты, и так далеко видно во все концы, даже туда, куда уже проложили тропы и стежки наши первые сверкающие советские луны.

И каждый день наш связан с другим, как каменные ступени лестницы, ведущей высоко-высоко к горным вершинам, плавающим в хрустальной голубизне.

Мы прошли по этим ступеням, товарищи, и мы идем, поднимаемся еще выше и выше, с полной выкладкой за плечами, не выпуская из рук боевого оружия.

Мы всегда готовы защитить свои высоты от гадючьего, подлого племени. По всем своим дорогам и тропам мы пронесли алое, как наша пролитая кровь, знамя своей Отчизны, на котором золотом горят святые ленинские заветы.

На этом знамени в суровые годы гражданской войны вспыхнули гордые слова Ильича: «Смерть или победа!» И мы победили, отбросив многоголовую презренную гидру от своих священных границ.

Это знамя реяло над нами в незабываемые годы первых пятилеток. Мы поднимали его над железом и бетоном первых великих строек, в звериную стужу оно согревало наши сердца и звало на подвиги.