Там, где бродит смерть - [14]

Автомобиль подъехал к тренировочной базе. Лобовое стекло запылилось, а мир погрузился в желтоватый, разъедающий все вокруг туман. Из КПП выбежал солдат, принялся открывать ворота. Он налег на щеколду, потянул ее на себя, лицо его так исказилось, будто он взялся за очень тяжелую работу, то ли хотел завязать узлом кочергу, то ли разогнуть подкову. Щеколда вначале сопротивлялась, а потом резко поддалась, точно сломалась.

— Богатырь, — процедил водитель.

Солдат едва не упал, потеряв равновесие. Его спасло только то, что он продолжал держаться за щеколду. В пыль упала лишь фуражка. Солдат резво поднял ее, отряхнул, ударив о колено, нахлобучил на голову, но немного криво, кокарда глядела в сторону, как глаз косого циклопа.

Потом он распахнул створки ворот, вытянулся возле них, приложил ладонь к голове, но выглядело это комично. Мазуров выбрался из автомобиля, забрал с заднего сиденья вещмешок, отдал очки водителю.

— Спасибо. Дальше пойду сам.

Он мог бы сделать это и пораньше. Тогда солдату не пришлось бы надрываться и так мучиться с воротами.

— Счастливо оставаться, — сказал водитель.

Он чуть проехал вперед, затем дал задний ход, лихо развернулся на узкой дорожке, лишь немного заехав на обочину задними колесами, а потом помчался обратно в город, отмечая свой путь густым шлейфом пыли, сквозь который было невозможно рассмотреть автомобиль.

Мазурову не понадобилось много аргументов, чтобы уговорить Рандулича вместо привычных мешков с соломой, подвешенных, словно висельники на веревках и предназначенных для отработки штыковых ударов, отгрохать здесь более грандиозное сооружение. Он уверял генерала, что капитальные расходы окупятся сторицей при подготовке новобранцев.

Лагерь был рассчитан на три роты. Деревянные бараки стояли в один ряд. Их сложили из обтесанных бревен, покрашенных зеленой краской, и накрыли покатыми деревянными крышами. Они напоминали бы разросшиеся до невообразимых размеров деревенские домишки, если б на окнах у них были резные наличники. Дальше лежал плац. Этот прямоугольник земли так вытоптали и утрамбовали тысячами ног, которые промаршировали по нему, что во время дождя вода почти не впитывалась, оставаясь подолгу на поверхности и собираясь в огромные лужи. Солнце очень долго не могло их высушить.

Большинство новобранцев винтовки в руках не держали, стрелять не умели, а со штыком они пыталось обращаться, в лучшем случае, как с вилами. Поэтому почетное место на тренировочной базе занимали все те же виселицы с мешками, набитыми соломой. За день они получали так много ударов, что штопать их смысла уже не было. Через пару недель каторжного изучения возможностей винтовки, ее составных частей и того, в каком порядке ее нужно собирать и разбирать, новобранцы привычным движением передергивали затворы, отправляя патроны в казенник, а потом с завидным спокойствием загоняли пулю за пулей в мишени.

Легкое движение, которым отводишь штык противника в сторону, уже не было для них какой-то непонятной китайской грамотой. Учитывая, что у немцев сейчас на передовой все больше появлялось почти не обученных частей, воспитанники тренировочной базы в рукопашной получали над ними неоспоримое превосходство, а если встретишь ветерана, то лучше положиться на пулю.

Ландшафт завершали полоса препятствий, имитация заграждений из колючей проволоки и стрельбище. Оно располагалось в отдалении, чтобы звуки выстрелов не заглушали команд, и упиралось в основание холма, который насыпали здесь люди. Возле него ставились мишени. Пули застревали в склоне холма. Встревоженная выстрелами земля осыпалась. Почти каждый день ее нужно было убирать. Когда-нибудь они пробьют этот холм насквозь.

Город лежал примерно в пяти километрах от лагеря, доставлявшего горожанам большое беспокойство. Но они зла не держали, в своих неудобствах винили исключительно германцев и австро-венгров, а на базу присылали продукты: свежий хлеб, мясо и овощи. Один из городских предпринимателей и вовсе каждую неделю пригонял сюда грузовик со всевозможным провиантом.

Немая сцена из категории «Не ждали». Мазуров стоял один-одинешенек, никто его не встречал, а он, словно путник, оказавшийся здесь впервые, выискивал глазами кого-нибудь, кто согласится выступить в качестве проводника. Была в этом и положительная сторона — никто не гнал его прочь, злых собак с цепи не спускал, и на том спасибо. Солдат тем временем запахнул створки ворот и со скучающим видом продолжил нести тяжкую ношу по охране вверенного его участка.

Он возьмет с собой первого же встреченного штурмовика. Он дал себе слово, как тот джинн, что тысячу лет провалялся на дне океана в запечатанном кувшине. И вместе с тем он знал, что если этот штурмовик не будет среди тех, кого он уже отобрал, он слово свое нарушит. Но ему повезло. Кривить душой не пришлось. Со стороны казарм к нему шел Сергей Рогоколь. Долговязый и худой, точно врачи долго морили его голодом, прописав разные диеты, и немного переусердствовали. Он шел раскачивающейся походкой, руки дергались вдоль тела, точно их поразила болезнь Святого Витта. Больше всего на свете Рогоколь напоминал деревянную игрушку этакого Пиноккио, у которого вместо суставов проволочки. У него всегда был вид человека, который может в любую секунду упасть в голодный обморок. Завидев Сергея на улице, сердобольные хозяюшки, вздохнув и разведя руками, уговаривали зайти к ним в дом, чтобы откушать чего-нибудь. А может, они звали его для чего-то другого. У него было одно неоспоримое достоинство. Рогоколь не понимал разве что язык зверей, на всех же остальных, даже если никогда прежде не слышал, он через какое-то время мог вполне сносно изъясняться. Он умел находить общий язык с кем угодно, не только с сердобольными хозяюшками, впрочем, их он тоже не обделял своим вниманием. Почти каждый, кто слышал его фамилию, порывался спросить — кем ему приходиться министр сельского хозяйства. Эти вопросы Сергею надоели. Он старался поскорее отделаться от них, отвечая, что с министром они просто однофамильцы, после чего вопрошающий терял интерес к этой теме.