Талмуд и Интернет - [19]

Но разве такое неизбежно? Мне больше по душе думать, что если бы Адамс оглянулся на более отдаленное прошлое, чем Шартр, например в эпоху Талмуда, и заглянул в более отдаленное будущее и познакомился с Интернетом, то он изменил бы свое мнение.

Конечно, человек, заявивший, что польские евреи вызывают у него чувство страха и омерзения, мог и не интересоваться Талмудом. Любой, кто полагает, что орды иммигрантов, наводняющих твою страну, представляют для нее угрозу, а не означают расширение демократии, конечно же сочтет откровенный популизм Интернета отвратительным. Тем не менее любой, кто всерьез относится к образованию, на что указывает название его автобиографии, должен быть открыт для познания нового.

Для Адамса существует взаимоисключающий выбор: либо динамо-машина, либо Святая Дева. Но почему, в конце концов, технологическое могущество человека должно противостоять Божественному и свергать его? Неужели искусственный свет не может освещать что-либо святое?

Адамс, который путешествовал по свету и написал целые тома писем, сумел бы понять все достоинства электронной почты и современного ноутбука, этого внука неуклюжей динамо-машины. Его книга «Мон-Сен-Мишель и Шартр» уже представляет собой некое виртуальное путешествие — воссоздание Средневековья таким, каким его хотел видеть Адамс. Хотя и книга Адамса, и тем более Шартрский собор суть вещи рукотворные, все равно можно утверждать, что Адамс всей душой стремился к целостности, гармонии, к тому единению, которое олицетворяет этот собор. Но в самом центре, возвышаясь над всем, находится Дева Мария. Адамс ощущал тот мощный импульс, который в течение многих веков заставлял строителей устремляться все выше и выше к небесам. Талмуд, какой-то своей веселой стороной, как мне кажется, является, наоборот, приземленным — как будто рабби понимали, что в наше время на гору Синай вообще нет нужды подниматься.

Для Талмуда, который уже приспособился к разрушению, достижения современного мира не так страшны, как динамо-машина для Девы Марии. Разрушение — или, по крайней мере, реакция на него — было вплетено в саму ткань иудаизма еще в 586 году до н. э., когда первый Храм был уничтожен вавилонянами. Последующее изгнание и возвращение превратили иудаизм из местной религии в такую, которой были нипочем границы и которая подготовила себя к существованию без родины. После возвращения на землю Израиля Храм был заново отстроен, но, что более важно, Эзра, получивший прозвище «писец», начал записывать фрагменты, которые со временем превратились в Библию. Осознание того, что нет ничего надежней слов, сохранило еврейский народ. Изгнание и возвращение, утрата и запись создали такую систему, которая после окончательного, второго разрушения Храма в 70 году н. э. хорошо служит евреям. Талмуд, сформировавшийся через тысячу лет после разрушения первого Храма, стал продуктом культуры, которая уже поняла всю непрактичность отождествления веры с архитектурным и даже религиозным единством.

Несмотря на то что Адамсу удалось прекрасно описать Шартрский собор, последний тоже не избежал разрушения — если не динамо-машиной, то собственными сомнениями автора. В главе под названием «Двор Царицы Небесной», которая является самой поэтичной в «Мон-Сен-Мишель и Шартре», Адамс, отдавая должное чудесам Девы Марии, элегически писал, что Она в окружении пророков смотрит на землю так же, как это было во времена Людовика Святого, с той лишь разницей, что «смотрит Она с покинутых небес на пустую церковь, в которой вера мертва».

Адамс принадлежал миру девятнадцатого века, который переживал великие потрясения Дарвина, в известном смысле разрушительные для веры, как и осознание того, что Библия объединяет в себе различные литературные источники. В своей автобиографии он объявляет себя «дарвинистом перед лицом фактов» и видит в хаотичном развитии современного мира доказательство независимости человека от Бога. Но должна ли современная техническая мощь представлять угрозу религиозной вере? Ведь невидимые связи, созданные электрической энергией, и компьютер, являющийся внуком этих сил, могут представлять собой собор, воздвигнутый не в пространстве, а во времени, — пусть не такой зримый, но не менее величественный.

Похоже, мне пора возвратиться к ранее отвергнутой мною идее Авраама Иошуа Гешеля о том, что шабат — это храм, построенный во времени, а не в пространстве. Талмуд сам по себе является собором, возвышающимся над веками и над всей землей, — или, лучше сказать, Храмом, а еще точнее — его переводом в слова, законы и рассказы. Талмуд связывает евреев, не признавая ни границ, ни времени. Я с удивлением понял, что в Средние века, когда рыцари старались отвоевать физический Иерусалим, средневековые евреи существовали в своего рода метафизическом Иерусалиме, что само по себе настолько современно, что мы можем отнести это к культуре постмодернизма. Это весьма прочное сооружение, но одновременно — и неуловимое, ускользающее. Во многом это напоминает Бога в иудаизме, который одновременно кажется и надежным, и неуловимым. Бога нельзя обнаружить ни в теле, ни в вещи, ни в каком-то месте, и в то же время — как убеждают меня рабби — Он вездесущ.