Талмуд и Интернет - [18]

Я не могу отрицать, что для меня Адамс — это извращенный герой. Он не смог оправдать надежд своего президентского семейства, но решил, несмотря на свою внутреннюю неуверенность, что его собственная жизнь заслуживает не только того, чтобы о ней написать, но и чтобы люди извлекли из этого описания пользу. Правда, для этого может подойти и любая другая жизнь. Выбранное им сочетание различных компонентов делает его жизнь образчиком скромности и величия, а сам он пишет так, словно и возвышается над всеми, и теряется среди всех, что я считаю признаком хорошего писателя.

Но, несмотря на все литературное величие Адамса, я вижу в нем одинокую потерянную душу. Может быть, я неважно выгляжу среди башен его соборов, но и он не лучшим образом смотрится посреди моей Америки — какой-то заблудившийся иммигрант в современном мире, человек, которому я хотел бы помочь. Да, он умер в 1918 году в возрасте восьмидесяти лет, когда уже можно позволить себе немного побрюзжать. Однако в духе Талмуда, о котором он, скорее всего, никогда не слыхивал, перекличка поколений никогда не бывает лишней.

Я бы побеседовал с тем Адамсом, который провел лето 1900 года в Париже. Его жена, Кловер, покончила с собой пятнадцатью годами раньше. Через пять лет после этой трагедии он сядет за написание своей известнейшей автобиографии, в которой даже не упомянет о своей любимой жене. Он вообще пропустит период своей семейной жизни, продолжив повествование главой «Двадцать лет спустя». Но я не хочу, чтобы подобные печальные обстоятельства стали предметом нашей беседы. Меня побуждает к этому разговору то, что он в это время готов совершить очень большую ошибку.

Ошибку эту можно обнаружить в двадцать пятой главе его автобиографии — самой известной и названной «Динамо-машина и Пресвятая Дева». Она подробно рассказывает о путешествии Адамса на Парижскую выставку 1900 года. В то время он работал над книгой «Мон-Сен-Мишель и Шартр», и ему приходилось разрываться между штудированием трудов по Средневековью и посещениями выставки, которая провозглашала наступление нового века. Электричество было в новинку, и динамо-машины были выставлены в павильоне, который так потряс Адамса. В этой главе он безуспешно пытался примирить две великие силы, полностью им овладевшие: «Лезвие, по которому он должен был ползти, как в двенадцатом веке сэр Ланселот, разделяло два царства силы, в которых не было ничего общего, кроме их притягательности».

Для Адамса Пресвятая Дева олицетворяла древнее религиозное чувство. Поклонение Деве Марии становилось внутренним мотивом, побуждавшим людей строить великие соборы, которые Адамс впоследствии изучал в течение длительного времени. Эта сила объединяла искусство, архитектуру и философию средневекового мира. Динамо-машина символизировала для Адамса огромную, безличную механическую силу нарождающегося технологического мира. Адамс хотел жить в гармоничном целостном мире Девы Марии, но при этом чувствовал — что неудивительно для человека, который написал горы книг, но не сказал ни слова о том, как умерла его жена, — что его влечет к себе сила динамо-машины. Для Адамса «динамо-машина стала символом бесконечности».

Стоя в величественной «Галерее машин», Адамс описывает то, что можно назвать обращением в религиозном смысле слова:

Он начал воспринимать двенадцатиметровые динамо-машины как некую моральную силу. Наверное, первые христиане с таким же чувством воспринимали крест. Даже ежедневное и ежегодное вращение планеты со всей его старомодностью и обыденностью впечатляло меньше, чем находящееся нарасстоянии вытянутой руки и вращающееся с головокружительной скоростью огромное колесо, которое своим гудением не могло бы разбудить дажемладенца, спящего у станины, но в то же время было достаточно внятным, чтобы в нем можно былоуважать силу и встать хотя бы на волосок подальше. Прежде чем осмотр павильона заканчивается, начинаешь молиться: врожденный инстинкт знает, как следует вести себя человеку перед молчаливойи бесконечной силой[10].

Конечно, в этом чувстве есть доля иронии, и Адамс до конца остается раздираемым этими двумя силами. Для него жизнь в рамках древнего религиозного миропонимания является необходимым условием для ухода от современного мира. Однако признание того, что вокруг него совершается технологическая революция, для Адамса равнозначно отказу от мудрости прошлого. Писать о себе от отстраненного третьего лица, как это делает Адамс в своей автобиографии, значит одновременно и возвеличивать, и принижать автора: «Он обнаружил себя лежащим в «Галерее машин» Великой выставки 1900 года — нежданно вырвавшиеся силы, доселе неизвестные, сломали его историческую шею». Он сравнивает впечатление, которое оказало на него динамо-машина, а также то, что она символизирует, с революционным прозрением Коперника о вращении Земли вокруг Солнца или с заявлением Колумба о том, что Земля кругла, как шар. Однако новые силы двадцатого столетия оказываются еще более разрушительными для религии, чем эти два открытия. Адамсу религиозный мир виделся синонимом тому, который возводит соборы, некоему гармоничному соединению мысли, искусства и веры, нашедших себе физический дом для метафизического верования. Для Адамса хаотичный мир техники конкурирует с религией и делает невозможной веру слепую. Сосуществовать два этих мира не могут.