Талисман - [12]

Танец был всеобщим, и Дюк замечательно в него вписывался. Он делал движения ногами, будто давил пятками бесчисленные окурки. Ему было весело и отважно.

Кискачи чем-то рассмешил Олю Елисееву, и она, не устояв от хохота, плюхнулась на диван всеми имеющимися килограммами. Ножка хрустнула, диван накренился. Все засмеялись. Дюк присел на корточки, исследовал ножку — она обломилась по всему основанию, и теперь уже ничего поправить нельзя. И как выходить из положения — непонятно.

Он взял в своей комнате стопку «Иностранок» и «Новых миров», подсунул под диван вместо ножки. Бедность обстановки из тайной стала явной.

Кассетный магнитофон продолжал греметь ансамблем «Чингизхан». Неуклюжий Хонин вошел в раж и сбил головой подвеску, висящую на люстре. Подвеска упала прямо в фужер, который Сережка держал в руке. Все заржали. Дюк заметил, что природа смешного — в нарушении принципа «как должно». Например, подвеска должна быть на люстре, а не в фужере. А в фужере должно быть вино, а не подвеска. Все засмеялись, потому что нарушился принцип «как должно» и потому что у всех было замечательное настроение, созданное вином и ощущением бесконтрольности — а это почти свобода. И поломанный диван — одно из проявлений свободы.

Фужер треснул, издав прощальный хрустальный стон. Дюк забрал его из Сережкиных рук, вынес на кухню и поглядел, как можно поправить трещину. Но поправить было нельзя, можно только скрыть следы преступления.

Фужер был подарен маме на свадьбу шестнадцать лет назад. С тех пор из двенадцати осталось два фужера. Теперь один.

Дюк вышел на лестницу, выкинул фужер в мусоропровод, а когда вернулся в комнату, увидел, что свет выключен и все распределились по парам.

Хонин с Мареевой, поскольку они оба интеллектуалы с математическим уклоном. Кискачи — с Елисеевой, поскольку он ее рассмешил, а ничего не роднит людей так, как общий смех. Булеев с Кияшкой по принципу: «Если двое краше всех в округе, как же им не думать друг о друге».

Дюк попробовал потанцевать между парами один, как солист среди кордебалета, но на него никто не обращал внимания. Все были заняты друг другом.

Дюк пошел к себе в комнату. Непонятно зачем.

За ним следом тут же вошли Елисеева и Кискачи.

— Ты мне не веришь! — с отчаянием воскликнул Сережка.

— Ты всем это говоришь,— отозвалась Елисеева.

— Ну, хочешь я поклянусь?

— Ты всем клянешься.

— Это сплетни! — горячо возразил Сережка.— Просто меня не любят. Я только не понимаю, почему меня никто не любит. Я так одинок...

Он склонил нечесаную голову, в круглых очках он и на самом деле выглядел несчастным и. неожиданно одиноким.

Дюку показалось, Елисеева хочет прижать Сережку к себе, чтобы своим теплом растопить его одиночество. Он смутился и вышел к танцующим.

Танцевали только Булеев с Кияшкой. Дюк не стал возле них задерживаться. Отправился на кухню.

На кухне за столом сидели Хонин с Мареевой и, похоже, решали трудную задачу... Хонин что-то чертил на листке. Мареева стояла коленями на табуретке, склонившись над столом своим похудевшим телом.

Они оглянулись на Дюка с отсутствующими лицами и снова углубились в свое занятие.

Дюк постоял-постоял и вышел в коридор.

В коридоре делать было абсолютно нечего. Он взял с вешалки куртку и пошел из дома, прикрыв за собой дверь, щелкнувшую замком.

На улице мело. Под ногами лежал снег, пропитанный дождем. Значит, скоро весна.

Возле подъезда дежурил старик с коляской. У коляски был поднят верх.

Дюк почувствовал вдруг, что может заплакать — так вдруг соскучился по маме. По обоюдной необходимости. У него даже выступили слезы на глазах.

И в этот момент увидел маму, но почему-то похудевшую вдвое. Как Мареева.

Она подошла, и Дюк понял: это не мама — другая женщина, чем-то похожая на маму и одновременно на Машу Астраханскую. Если бы маму и Машу перемешать в одном котле, а потом из них двоих сделать нового человека — получилась бы эта женщина с голубым от холода лицом. Как Аэлита. У нее были прозрачные дужки больших очков, и за ними большие прозрачные серые глаза.

— Мальчик, ты не знаешь, где тут квартира восемьдесят девять? — спросила Аэлита.

Дюк знал, поскольку это была его квартира.

— А вам кого? — спросил он.

— Я не знаю имени. Мальчик-шаман.

— Талисман,— поправил Дюк.— Это я.

— Ты? — удивилась Аэлита и даже сняла очки, чтобы получше рассмотреть Дюка.

Ничего особенного она не увидела и вернула очки на прежнее место.

— Это хорошо, что я на тебя сразу напоролась. Это хорошая примета,— заключила Аэлита.

— Случайно...— философски возразил Дюк.

Если бы на сабантуй пришли четыре девочки, а не три, то он был бы сейчас дома и дверь никому, кроме мамы, не открыл. Аэлита бы подождала да и ушла.

— Случайного ничего не бывает,— возразила Аэлита.— Все зачем-нибудь.

Дюк часто думал на эту тему. Что есть судьба? Нагромождение случайностей. Или все зачем-нибудь? А если второе — то зачем?

Зачем, например, стоит перед ним эта странная марсианская женщина, от которой пахнет воздухом и водой, то есть дождем. Которую он никогда не видел прежде, а кажется, будто знал давно.

Дюк смотрел на Аэлиту и раздумывал — как быть? Пригласить ее в свою квартиру или нет? Можно, конечно, подняться, зажечь свет и громко предложить своим гостям, как предлагает обычно Лев Семенович: