Талисман - [14]

— И все,— подтвердила Аэлита.— Если у меня в паспорте будет пятидесятый год рождения, он станет думать, что мне тридцать лет. И я сама стану так думать, Я обману время. Я буду самой молодой для него.

— Запросто,— поддержал Дюк.

— Знаешь... Я его всю жизнь ждала. С семнадцати лет. Каждый день. Вышла замуж и ждала. Родила ребенка и ждала. А потом изверилась и уже собралась в старость. И тут я аго увидела! Знаешь, где? В музее. Я ходила по залам, такая печальная и заброшенная. Смотрела на портреты с прежними лицами. Еще подумала: вот одеть бы их всех в джинсы. И все равно остались бы несовременные. Лица другие. И тут я увидела Его. Он как будто сошел со стены. Глаза — те. Несегодняшние. Как будто он знает о жизни что-то совсем другое, чем асе. Я его сразу узнала и прямо за ним пошла. Сначала из зала в зал. Потом из музея на улицу. Он говорил потом, что это он за мной шел. Что его поразило мое лицо. Что он ждал меня со своих семнадцати лет и мы обязательно должны были встретиться... Я не имею на него права. Но я не могу от него отказаться. Я буду бороться.

Аэлита посмотрела на Дюка взглядом, исполненным решимости бороться, как солдат на передовой, До победного конца.

— Ты пойдешь со мной в милицию? — спросила она.

— Пойду,— сказал Дюк, как солдат солдату.

— Завтра,— приказала Аэлита.

— В три,— уточнил Дюк.— Встречаемся на этом же месте.

Аэлита притянула Дюка к себе и поцеловала его в щеку. От нее пахло дождем на жасминовом кусте. У Дюка чуть-чуть приподнялось к горлу сердце и ненадолго закупорило дыхание. Стало снова колюче-жарко щекам, и он неожиданно подумал, вернее сделал для себя открытие, что сорокалетние тоже могут быть любимыми и любить сами. И что на станции «Любовь» стоят самые разные поезда.

Дюк подождал, пока сердце станет на место. Потом попросил:

— Дайте мне ваш паспорт.

— Зачем? — поинтересовалась Аэлита.

— Я должен буду на него повлиять.

Она достала паспорт из сумки и протянула Дюку. Он спрятал его в верхний карман куртки. Застегнул молнию. Спросил:

— А там, где вы живете, нельзя было пойти в милицию?

— А зачем бы я сюда летела? — насмешливо удивилась Аэлита.— Отпуск брала за свой счет? Деньги на билеты тратила? Хотя я не жалею... Даже если у нас с тобой ничего не получится, я видела... Знаешь, что?

— Нет,— ответил Дюк. Откуда же он мог знать?

— Восход солнца из окна самолета. Я думала, что оно медленно выплывает. А оказывается, оно выстреливает. Туго так... Р-раз!

Аэлита смотрела на Дюка, но видела не его, а шар солнца, выстрелившего над земным шаром. И себя между двумя шарами, летящую навстречу собственной молодости.

— У вас есть где ночевать? — спросил Дюк.— А то можно у меня.

— Ну что ты,— отмахнулась Аэлита.— Еще только этого не хватало. Я не хочу выпасть в осадок.

— А что это такое? — удивился Дюк.

— Надоесть,— просто объяснила Аэлита.— Когда человека много, он выпадает в осадок. Как соль в перенасыщенном солевом растворе. Химические законы распространяются и на человеческие отношения. Это я говорю тебе как химик.

Аэлита снова притянула Дюка к себе, Снова поцеловала, обдав жасмином. И ушла.

Дюк постоял, собирая себя воедино, как князь Владимир разрозненную Русь. Если только Владимир, а не другой какой-нибудь князь. В истории Дюк тоже плохо ориентировался.

Собрать себя не удалось, и Дюк с разрозненной душой поплелся на пятый этаж. Позвонил в свою дверь.

Ему долго не отпирали. Он даже забеспокоился — не ушли ли гости, захлопнув дверь и оставив в доме ключ. Тогда ему придется либо ломать дверь, либо куковать всю ночь на лестнице.

Но по ту сторону заскреблось. Отворил Хонин. Дюк даже не сразу узнал его. Наверное, целовался до одурения, лицо его как бы разъехалось в разные стороны. Рот — к ушам. Глаза — на макушку.

— Это ты? — удивился Хонин.— А где же мы? Разве мы не у тебя?

Дюк понял, что и мозги у Хонина переместились из головы в какое-то другое, непривычное для них место.

В коридор выглянула Оля Елисеева, и ее нежное лицо осветилось радостью.

— Дюк пришел!— счастливо удивилась она.

Все вышли в коридор и выразили свою радость, как умели: Булеев — мужественно и снисходительно, Кияшко — мягко, женственно, Мареева — созерцательно.

И Дюк почувствовал, что может заплакать, потому что сердце не выдержит груза благодарности. И пусть они все переломают и перебьют в его доме, только бы были в его жизни. А он — в их. Обоюдная необходимость.

Сережка Кискачи качнул головой и сказал:

— Ну, ты даешь...

Это могло означать удивление. А скорее всего — благодарность за то, что Дюк не надоедал гостям и тем самым не выпал в осадок, а остался в допустимой и полезной пропорции.

В школу Дюк не пошел, а с самого утра отправился в районную милицию.

Паспортный отдел оказался закрыт. Дюк стал соваться в двери, и в одном из кабинетов обнаружил милиционера. Это был человек средних лет, и, глядя на него, казалось, невозможно представить, что он когда-то был молодым или маленьким.

— Слушаю,— отозвался милиционер.

Дюк попытался установить с ним контакт глазами, но контакт не устанавливался.

У милиционера было остановившееся, неподвижное лицо. Он не понравился Дюку. Но Дюк не мог выбирать себе собеседника по вкусу. Приходилось иметь дело с тем, кто есть.