Талисман - [3]

У нее мгновенно пересохло во рту, и Ника воздержалась от ответа. Для него не секрет, что ее сюда привело! И он вовсе не собирался ей помогать, как раз наоборот…

«Ее голова забита призрачными видениями огромной, невиданной добычи, — размышлял между тем Муонг. — Понадобятся месяцы, чтобы она начала иначе смотреть на мир».

Прошло еще две седмицы, а, может быть, и больше — Ника путалась, считая однообразные дни. Она продолжала делить кров с Муонгом, но Белый Воин по-прежнему оставался для нее загадкой. Если бы не цвет его кожи и речь, он ни в чем не отличался бы от прочих Детей Змеи, как называло себя маленькое племя, в котором очутилась девушка.

Он знал их обычаи, свободно говорил на их языке, а Ника понимала пока только отдельные слова. И все его любили и почитали! Как же! Муонг талантлив во всем — он не только лучший охотник, но также и первый и в искусстве изготовления самых длинных и прочных наконечников для копий и стрел, и в умении резать по дереву, кости и камню. Еще он замечательно играл на ликембе, странном музыкальном инструменте, напоминающем длинное деревянное блюдо, украшенное выжженным орнаментом, по краям которого были натянуты восемь струн из сухожилий животных. Звуки, извлекаемые ловкими пальцами Белого Воина, неизменно привлекали женщин, заставляя их танцевать возле костров. Впрочем, не только женщин…

Чем дольше Ника жила среди Детей Змеи, тем сильнее недоумевала. Она ожидала встретить тупых и кровожадных дикарей — а ее окружали люди, способные тонко чувствовать, обладающие врожденным даром к разнообразным искусствам и склонностью к украшению своих убогих жилищ.

Сама она не принимала участия в общих забавах, только смотрела. И думала, напряженно думала.

Однажды, когда Муонг в очередной раз развлекал соплеменников, Ника, не дожидаясь окончания представления, вернулась в хижину.

Вскоре песни и смех стихли, и следом за ней явился Муонг.

— Тебе не поправилось, как я пел сегодня? — спросил он. — Почему ты ушла?

— Нет, что ты! Я не понимаю слов, но все равно твое пение меня завораживает.

— Жаль, что не понимаешь. Ты не изучаешь наш язык и многое теряешь. У Детей Змеи самые красивые легенды на свете.

У Муонга, как и Ники, была склонность к языкам, он владел многими: испанским, итальянским, французским…

— Должно быть. Они странный народ.

— Мы, — поправил он, — Бара, не они, а — мы.

— Я — не Дитя Змеи.

Мужчина покачал головой и сменил тему.

— Завтра будет большая охота. Ты пойдешь вместе со всеми.

Эта идея Нике понравилась. До сих пор ей не выпадало случая хоть как-то проявить себя. Веселиться на манер Мбонго она не умела, зато уж с копьем и стрелами не сомневалась, что управится.

Муонг заметил, как оживленно блеснули ее глаза.

— Ого, да у тебя лежит душа к охоте!

— Куда больше, чем к бесконечному строительству хижин, — не стала спорить Ника.

Строительство и ремонт жилищ было одним из главных занятий женщин племени. Глины и кизяка, способных скрепить постройки, в Заповедных Лесах не водилось, и дожди частенько разрушали хижины. Остов их крепился к центральному столбу, затем переплетался лианами, а сверху покрывался листьями. Если за подобной крышей постоянно ухаживали — убирали сгнившую листву и добавляли свежую, — то она оставалась водонепроницаемой. Пола у хижин не было. На сухой траве, а чаще на песке лежали связанные лианами стволы бамбука, заменяющие кровати, вместо подушек — ворох листьев, посредине очаг, — вот и вся обстановка. Никаких съестных припасов: когда появлялось мясо, его съедали в тот же день.

— Почему вы не пользуетесь шкурами оленей и кабанов, как все люди? — спросила как-то Ника у Муонга. — Зачем спать на голом бамбуке и дрожать по ночам от холода, если можно сшить одежду из шкур?

— Мы — дети чащи. Если мы наденем чужие шкуры, лес перепутает нас со зверьми и не будет помогать. И потом, это ведь ты предпочитаешь дрожать от холода, а не прижиматься к тому, кто рядом с тобой — а вовсе даже не я.

Ника более не поднимала этот вопрос. В общем-то, глупо с ее стороны жить под одной крышей с красивым, сильным мужчиной, считаться его женой и не спать с ним. Ника не раз ловила себя на том, что разглядывает его просто до неприличия откровенно. Конечно, Муонга это не смущало, раз он запросто, как все остальные, ходил обнаженным, но девушке привыкнуть к местным обычаям было нелегко.

Проблемы вызывала и необходимость прикрывать собственное тело. Женщины племени носили лишь подобия передников и узкие набедренные повязки.

Девушка всем существом противилась тому, чтобы Муонг считал ее своей вещью. Нет, конечно, она старательно изображала, будто смирилась со своим положением и не пыталась тайком покинуть селение: отправляться в чащобу в одиночку, без проводника, — верная гибель! Кроме того, ее останавливало еще и вот что: если бы она сбежала, то ушла бы отсюда ни с чем. А это ее не устраивало.

Но кто она здесь? Пленница?

Кроме Муонга, за ней вроде бы никто не следил, она ходила, где хотела, и вообще была предоставлена себе самой.

Ее не связывали, ей не угрожали и ничего не требовали…

Чтобы только не умереть со скуки, она участвовала в обыденных делах, которыми занимались женщины племени. И те были настроены по отношению к ней вполне дружелюбно; их не смущало, что она на них не похожа и не умеет говорить на их языке. Они общались с ней с помощью жестов и богатой мимики и искренне радовались, когда видели, что достигли успеха, и охотно спешили на выручку, если она с чем-то не сразу справлялась.