Талисман Авиценны - [2]

Отнять у нее человека.

До старого кладбища путь недалек.

В лачуге, поставленной косо,

Он сторожу в руки сует кошелек:

— Ты вырой мне труп водоноса. —

У сторожа заледенели виски —

Такого еще не слыхал он.

За это его разорвут на куски

И бросят голодным шакалам.

У старого сторожа рваный халат.

Трясутся испуганно руки.

«Аллах не простит», — его губы хрипят.

А деньги?.. О, сладкие звуки!

В лачуге на тихом краю Бухары

Под светом, мерцающим скупо,

Юнец одержимый до птичьей nopы

Возился с ножом возле трупа.

Подкожная тьма от бровей до колен

Ему открывалась впервые.

Как прав был Гален, как не прав был Гален,

Как сотканы сложно живые.

Понять все, что нужно для завтрашних, тех,

В ком смертный завяжется холод…

…А мозг был похожим на грецкий орех,

Когда его череп расколот…

Искал он ответа на главный вопрос

И понял, в обмен на отвагу,—

От жидкости в плевре погиб водонос.

Она задушила беднягу.

Он снова зарыт перед вспыхнувшим днем.

А день уже шел по-иному.

С глазами, горящими вещим огнем,

Явился ученый к больному.

Потребовал он у хозяйки вина,

Торжественен, светел и странен.

Сказал четверым, что очнулись от сна:

— Сейчас мы на демонов глянем.—

Нож вымыл вином, словно смыл с него ложь,

Угадывая победу,

Спасительный нож, самый первый свой нож

Он ввел между ребер соседу.

Вот так начался Ибн Сина. Впереди

Признанье, бессмертье, скитанья…

А жидкость толчками течет из груди,

И вот уж ровнее дыханье.

Волненье немыслимое затая.

Ученый глядел, познавая.

Как властно выходит из небытия

Душа человечья живая.

Больной приподнялся. Больной говорит.

И вид у него не мертвецкий.

— Что было со мной? —

                       Врач ответил: — Плеврит.—

И вдруг улыбнулся по-детски.

Тих дервиш. У мага глаза не горят.

И спорить о демонах поздно.

А врач обернулся к астрологу:

                                                 — Брат,

Привет передай своим звездам.

БАЛЛАДА ПЕРВОЙ НАГРАДЫ

В Бухаре уже знают талант его зрячий,

Все растет возвращенных им к жизни число.

А он сам сомневается в каждой удаче,—

Может, просто опять в этот раз повезло.

И особенно после того самаркандца —

Ибн Сина шаг за шагом лечил его сам,

В этот вечер больной уже стал подниматься,

Веселеть, улыбаться врачу и друзьям.

В чем ошибка? Под утро ему стало хуже,

И с последней звездою он молча угас.

В умиравших глазах отпечатался ужас,

Ибн Сине никогда не забыть этих глаз.

Он считал себя неучем. Не было сладу

С жаждой знать, отделять и вычеркивать ложь.

Он ходил на базаре по книжному ряду,

Только нужную книгу не сразу найдешь.

Знал Коран наизусть, да какой в том прибыток!

Знал законы, их мог толковать на ходу.

И не знал что-то главное…

                                      Может быть, скрыто

Это главное в тихом эмирском саду?

Недоступно, неведомо для человека,

Если он не из царствующей семьи.

Там Хранилище Мудрости — библиотека

Бережет многодумные тайны свои.

Вновь он роется в книгах на старом базаре,

И его уже помнят доставщики книг —

То его стариком Гиппократом одарят,

То, глядишь, и Гален из-под пыли возник.

А астрологи, муллы все злей и угрюмей

Перед ним опускают огонь своих глаз.

Завещавший богатство мечети не умер,

Потому что вот этот Хусейн его спас.

Он, поникшую жизнь вырывая из праха,

Их немалым доходам мешает порой.

Злые тени грозят ему карой аллаха.

Карой неба. А может, и карой людской?

…Ночью с улицы к ним застучали упрямо.

Он вскочил, ошарашенный шумом ночным.

Возле дома стояли солдаты — гулямы.

Оказалось, гулямы явились за ним.

Он накинул халат. Мать, затихшая в горе,

И соседи, проснувшись, глядят ему вслед.

Вот что значит со слугами божьими спорить…

А такой он был добрый…

                                       В семнадцать-то лет…

Вдоль дувалов его чуть не волоком тащат.

И при этом орут:

                           — Побыстрее, юнец! —

Не тюрьма ли их ждет, что решетки таращит?

Нет, тюрьма в стороне. Путь привел во дворец.

Дверь открылась. Придворный с кривою усмешкой

Поманил его пальцем под каменный свод.

На ступеньках крутых обернулся.

                                                         — Не мешкай.

Светлоликий тебя — недостойного — ждет.—

Что? Хусейн испугался. Зачем он эмиру?

Может, скрыться поможет бухарская ночь?

Он не знал, что эмира болезнь надломила

И врачи не сумели эмиру помочь.

Вот тогда и послали за ним. Он не помнит

Ни нахмуренных лиц, ни халатов цветных,

Ни наполненных дивною роскошью комнат…

Светлоликий был жив, но безжизненно тих.

Знал Хусейн, чем грозит неудача. Тревожно

Билось сердце в сиянье дворцовых огней.

Хорошо, что болезнь оказалась несложной.

За три дня безотлучных он справился с ней.

И запомнилось только: на утренней сини

Маски лиц — удивление, страх, торжество.

Зал заполнен людьми. Он стоит посредине.

Светлоликий, прищурясь, глядит на него.

— Ты, юнец, от болезни избавил эмира.

Значит, есть в тебе счастье, талант в тебе есть.

Чтоб монаршую милость молва не срамила.

От эмирских щедрот что тебе преподнесть?

Длиниогривых коней самой солнечной масти?

Должность в вечной прохладе эмирских палат?

Волооких красавиц с ресницами настежь?

Груду золота? Или парчовый халат?

— Нет, — ответил юнец, — я в желаньях умерен.

Но я знаю, что ты всемогущ и велик.

Ты открой мне в Хранилище Мудрости двери.