Таланты и преступники - [7]

Глава 4

С подозрением поглядывая на нависшую над ним пьяную толстую девицу, мужчина пытался сосредоточиться, глядя в газету «Спорт-экспресс». Его очень интересовало, как объяснит Леонид Слуцкий причину провала сборной на чемпионате Европы. Об этом в газете была пространная статья, прочитать которую у него не было никакой возможности. Из-за этой пьянчужки. Она стояла около его места и назойливо мешала: пыталась ему что-то рассказывать, заглядывать в газету и, в довершение ко всему, начала громко икать. Выдержать такое было свыше сил, и он встал, уступив ей место. Девица сразу же плюхнулась на освободившееся сиденье и стала приставать с разговорами к человеку, сидящему у окна.

— Вы знаете, какое вино мы пили с моим… — она пожевала губами, будто пробуя слово на вкус, — бойфрендом?!

Девушка стыдливо захихикала.

— Правда, он еще не знает, что он мой бойфренд. Вы ему тоже не говорите. Так вот, мы пили розовое Беринджер Зинфандель Розе. Оно нежное, дружелюбное и румяное! А вкус..

Она попыталась откинуть голову назад, но быстро вернула ее в исходное положение.

— Там ваниль, малина, слива. А еще мы пили херес. Знаете, что такое херес? — она медленно повернула голову, окидывая внимательным взглядом пассажиров. — Это крепленое испанское вино, такой дамский коньяк с привкусом подвяленного винограда, миндаля и грецких орехов. А еще мы пили…

Но узнать, что они пили еще, не представилось возможным, ибо девица замолчала и, наклонившись вперед, стала что-то высматривать в окне. На улице смеркалось, и в вагоне зажегся свет. Народ, замученный небывалой жарой и духотой, маялся, с ненавистью поглядывая на болтушку. Пауза в ее монологе была встречена с облегчением. Вдруг пьянчужка расхохоталась, глядя в окно, затем показала своему отражению язык, кукиш, подмигнула ему и, откинувшись на сиденье, захрапела.

Народ загомонил.

— Вот ведь, молодежь пошла, ни стыда, ни совести. Зенки зальют, и трава не расти. Ну ладно бы мужик был, им на роду написано ханку жрать, а то баба, да еще и молодая, — заговорила тетка в стоптанных сандалиях, надетых на коричневые хлопчатобумажные носки.

— И не говорите, а про вино-то как рассказывала, как про ребенка. Видать алкоголичка, даром, что не старая.

— Да им-то сейчас что? В наше время такого не было, тогда ее быстро бы в вытрезвитель замели. А теперь? Олигархи проклятые травят их наркотиками, да пойлом дешевым. Слышали, чего говорила-то? И малина там, и слива, и виноград гнилой.

— Да не гнилой, а подвяленный, — вмешался в разговор мужчина со «Спорт-экспрессом» в руках.

— А вы, мужчина, лучше бы вообще молчали! Смотри, за своих, за алкашей, заступляется, — не унималась бабка в носках. — Что и говорить, рыбак рыбака видит издалека.

— Да ты что, старая, офонарела?! — мужчина перешел на фальцет. — На себя посмотри, чмо.

Бабка закричала, народ радостно заржал, мужчина вскочил и направился к выходу. А виновница возникшего переполоха Алевтина (а это была она) преспокойно спала и видела волнующие сны. Объектом ее снов был не кто иной, как Степан Аркадьевич Остапов собственной персоной. Он целовал Альке ручки, она жеманно смеялась и предлагала ему зайти к ней в номер «на чашечку кофе».

Остапов смущался, краснел и уверял Веревкину, что «он не такой», но все же зашел. Алька принялась метаться и говорить, чтобы Степан ее не трогал, потому что она не готова.

В это время к ним заглянули невесть откуда взявшиеся Березкин и Марго. Алька рухнула перед ними на колени, сложив молитвенно руки, и в отчаянии приговаривала: «Не виноватая я!».

Березкин вдруг стал множиться и кричать на нее: «Еще раз выкинешь подобный фортель, и я тебя уволю!». Алька попыталась что-то сказать, но ее никто не стал слушать. Размножившиеся Березкины бегали вокруг нее хороводом и кричали: «Уволим, уволим!».

И тут Алевтина проснулась. В вагоне было темно и пусто. То есть совсем пусто — ни души. Электричка стояла, и, похоже, уже давно. Аля пару минут посидела, с трудом соображая, где находится. И вспомнила, как с Остаповым пила вино, как, по всей вероятности, напилась, а потом поехала к Пустозвоновой за продолжением банкета. На душе стало мерзко и тревожно.

Алька нащупала свою сумку и только решила выбираться на волю, уже взялась за ручку двери, как с той стороны услышала леденящий душу стон. Она приросла к полу. Немного постояла, прислушиваясь.

«Показалось, — решила она. — Пить надо меньше».

В эту же секунду стон повторился, следом раздались приглушенные голоса:

— Говорил я тебе, что он гнилой. Говорил. Ну так ты же у нас самый умный! Распространителя он подогнал, называется. И куда теперь твоего распространителя девать, а?

— Да выбросим его с поезда, всего-то и делов, — виновато пробубнил второй голос. Снова раздался надрывный звук, от которого у Альки пробежал мороз по коже.

— Отпустите меня, ребята, — тихо прошелестело откуда-то снизу. — Я никому ничего не скажу.

— Замолчи, скотина. Раньше надо было думать, — раздались звуки удара, сдавленные мольбы, снова удары.

Альку накрыла волна паники: она метнулась к окну, стала лихорадочно дергать раму, но та не поддалась, тогда она ринулась ко второму спасительному выходу. Но не успела. Грохнула дверь вагона, и голоса зазвучали громче, совсем рядом.