Талант и поклонники, или История Марианны Коварской, родившейся под знаком Козерога - [18]

— А папа?

— А Юра был очень надежный. Юра был как раз то, что мне было надо.

Юра был надежный, и она остановилась. И до сих пор помнит этого своего Володю. И никого не любила так, как его. И папу тоже.

— Ты не думай, что я его не любила. Не думай. Любила, конечно. Мы с ним почти двадцать лет прожили. Тебя родили. Я его любила, не думай.

— Да нет, что ты, я не думаю…

— Думаешь. Но это не так.

Это, наверное, в океане так. Пришла первая волна, ударила со всей силы — и ты думаешь, что сильнее уже невозможно. И тут же пришла вторая. А за ней третья. А там и четвертая. И каждая новая — сильнее предыдущей. Ничего себе — съездила к маме. Съездила.

Правда, с волнами — это если стоять. А если упасть сразу, от первой — никаких уже больше волн, поволочет по камням. То есть я пока стою. Даже удивительно. В кого же я такая стойкая? В папу? Или все-таки в маму?

— И давай не будем сейчас больше об этом говорить. Я не могу. Пойми ты, не могу я так, сразу. Это слишком.

— Так не будет же другого раза!

— А ты жестокая. Я и не знала, что ты у меня жестокая.

— Ты мне в другой раз сама ничего не расскажешь.

— Может быть, не расскажу. А может, и расскажу, откуда ты знаешь. Но только не про отцовских женщин — про это не жди. Были у него женщины, я знала, боролась, как могла. Но сейчас что уже об этом, он умер, и это лишнее. Ты тогда ничего не знала — это главное. Дети об этом знать не должны. Ты о себе сейчас должна думать, что с тобой будет.

— Я и думаю. Обо всем. О себе и о вас.

— Ты глупость страшную сделала. Не знаю, можно ли это теперь исправить. Хоть бы ко мне пришла, посоветовалась бы. Нельзя все сразу вываливать. Сразу вываливать — ничего хорошего быть не может, поверь. С этим надо жить — да, это тяжело, но ничего не поделаешь. С этим надо бороться. Это же всегда немножко война, пойми. И он сам дал тебе оружие против себя. И как бы ты слезами не умывалась — оружием надо пользоваться. А рыдать надо было идти ко мне — отрыдала бы, а там глядишь, чего и придумали бы.

— Я у тебя никогда раньше не рыдала.

— А теперь, видно, время пришло. Да поздно.

Но рыдать все равно не получается.

Ночевать я осталась у мамы — в своей комнате, на своей кровати. Можно было бы, конечно, и насовсем здесь остаться. Но в этом нет нужды — я свободная, одинокая, независимая женщина — и квартира у меня есть своя, квартира, которую я купила ценой пяти лет брака и пяти часов просмотра этих кассет. Бартерный обмен, сделка. Да, конечно, он поступил «как честный человек». И я теперь там буду жить. Одна.

Когда мы уже закончили этот неожиданный и бесконечный разговор, мама спросила: «Что будешь с квартирой делать? Продавать?» — «Нет». Я не предполагала так отвечать, я вообще ничего не предполагала — но вот тут это «нет» само и вылетело.

Во-первых, чтобы продать квартиру, надо сначала развестись — а это когда еще будет. Во-вторых, я не хочу возвращаться к маме. Я уже привыкла жить — не одна, конечно, одной теперь придется привыкать — но возвращаться домой на положении «блудной дочери» не хочу, раз уж есть такая возможность. Мы слишком долго жили отдельно, мы никогда не были особенно близки, разве что вот теперь, после этого разговора — но разговор сам по себе опасен, как опасная бритва — та самая, которой по старой привычке брился мой отец, с юности — мне запрещалось ее трогать. Все кругом давным-давно брились уже безопасными, а потом и электрическими, но, мне кажется, он намеренно оставлял себе этот символ мужественности, единственный, наверное, символ, доставшийся ему от собственного отца, моего деда, которого я никогда не видела.

Да к тому же мама явно привыкла жить одна — к чему разрушать ее мир? И у нее могут быть еще мужчины, может быть и сейчас есть — она ведь совсем не стара. Это дикая мысль, дикая, сегодня впервые пришедшая мне в голову, — что моя мать и сейчас еще женщина! И у меня могут быть еще мужчины? — вот это самый интересный вопрос.

Можно, конечно, продать и купить поменьше — однокомнатную. А самой жить на эти деньги — потому что деньги ведь я зарабатывать не умею. Но мне не хочется. Это мой дом, мой, я привыкла к нему. Я не хочу его отдавать, там уже мои корни пущены — хотя все там напоминает о нем и о том, что произошло в прихожей, и о том, что все это опоганено и все было не так, все было вранье — и мне страшно туда возвращаться.

Это надо как-то пережить. Перетерпеть. Сделать так, чтобы была новая жизнь — вообще новая жизнь, в квартире — новая. Завести мужчину? Где я сейчас возьму мужчину, никогда не умела и сейчас не сумею. Завести ребенка? Если бы. Если бы это было возможно, если бы были дети, тогда все было бы проще и понятнее. В общем, завести никого сразу не получится — разве что вот собаку, но собаку пока нельзя, ее надо кормить, лечить, гулять — не на что, а если пойду работать, будет некогда. Пока есть только один выход — срочно найти работу и уходить из этой квартиры, не видеть ее — возвращаться только спать. А там — перетерпится. Перетрется.

Как ни крути — все сводится к тому, что надо срочно искать работу. Срочно. Немедленно. Чтоб завтра же выходить. Тем более что деньги у мамы я брать не хочу — у нее у самой мало, да и не стоит отягощать ситуацию. Завтра же на работу! Ах, если бы здесь была Светка, она бы наверняка что-нибудь придумала!