Такой я была - [13]

Я не знаю, что делать – ведь не может быть, чтобы такие мысли возникли в моей голове. Как их объяснить? Слова уже вертятся на языке, я готова их прокричать. А я никогда не говорила вслух ничего подобного, не думала так о другом человеке – но вот же, слова тут как тут. Мало того, мне кажется, что в данный момент это единственные слова родного языка, которые я знаю; весь мой словарный запас вдруг уменьшается до бесконечного потока ругательств и оскорблений.

Парень стоит передо мной, а я перед ним, схватившись за живот. Он смотрит не на меня, а на мою одежду, очки и дурацкую прическу.

– Прости, – повторяет он. Я по-прежнему молчу, и он продолжает: – Я тебя не заметил. – Парень так отчетливо выговаривает слова, будто думает, что я глухая.

Он снова повторяет эти четыре слова: «Я. Тебя. Не. Видел». И каждое, как спичка, чиркающая по тонкой шероховатой полоске серы на спичечном коробке. Раз, два, три, четыре. Не вспыхнуло.

Пусть скажет еще хоть слово.

– Ты в порядке?

И тут я вспыхиваю. О боже, я горю.

Это что-то новенькое. Это чувство. Не злость, не грусть, не стыд. Оно сжигает все внутри – мысли, память, все чувства до единого, – и заполняет собой образовавшуюся пустоту.

Ярость. Я становлюсь воплощением абсолютной, чистейшей ярости.

Я смотрю, как парень поднимает с пола мой кларнет. Протягивает его мне. Я беру его дрожащими руками и осторожно прижимаю к себе, но на этот раз по другой причине. Ведь каждая клеточка моего тела и мозга мечтает ударить его этим кларнетом; бить, бить, бить его жестким пластиковым футляром.

– Кажется, она ударилась. – Это голос Мары. – А ты бы смотрел, куда бежишь! – И она снова обращается ко мне: – Ты как, Иди?

Но я не могу ответить: в голове раз за разом прокручивается кровавая картина убиения несчастного баскетболиста. И это пугает меня до чертиков. Потому что у меня не должны возникать такие мысли. Я не такая! Но что-то варварское, что-то животное охватило меня и кипит под кожей, в костях и в крови.

Я заставляю ноги идти. Боюсь, что если не сдвинусь с места, то сделаю что-то безумное, что-то очень плохое, а если открою рот, скажу эти ужасные слова. Проходит секунда, я слышу его удаляющиеся шаги и говорю себе: пусть бежит, правильно; они все должны бежать от меня, потому что я опасна. Опасна для их жизни.

Меня догоняет Мара и произносит лишь одно слово, ярко характеризующее ситуацию: «козел». Потом смотрит через плечо и добавляет:

– Хотя я была бы не прочь, если бы он в меня врезался. Несильно, конечно. Ну, это я так.

Я смотрю на нее, и уголки губ сами ползут вверх. Это почти больно – но боль другая, не та, что пронизывает живот. Я как будто улыбаюсь впервые в жизни. Мара смеется и кладет руку мне на плечо.

– Ты правда в порядке? – спрашивает она. И я киваю, хотя не уверена, что это так. Что я когда– нибудь снова буду в порядке.

– Пора, – объявляет Мара. Мы сидим в ее комнате на полу. Я только что вырезала из ее волос большой комок розовой жвачки, который кто-то приклеил ей на голову в школе. Он так застыл, что арахисовое масло и аккуратное вычесывание уже не могли помочь.

Мы продолжаем спор, начавшийся еще несколько месяцев назад.

– Так значит, рыжий. – Между нами стоит коробка с краской для волос. Я ничего не сказала, когда Мара бросила ходить на репетиции и принялась таскать сигареты из сумки своей матери, но сейчас надо высказаться, иначе будет слишком поздно. – Ты отдаешь себе отчет, что этот цвет вообще-то красный? – Я смотрю на модель, изображенную на коробке.

– Клюквенный, – уточняет подруга, вцепившись в коробку обеими руками и разглядывая картинку. – А может еще и коротко постричься, как она? Длинные волосы уже в печенках сидят. Они как приглашение: «киньте в меня жвачкой или чем-нибудь»!

И правда: сколько Мару помню, у нее всегда одна и та же прическа – длинные каштановые волосы до лопаток.

– А это обязательно делать сейчас? – Я пытаюсь поколебать ее решимость. – Может, подождешь всего три недели, и тогда будет уже лето. Если ничего не получится, ты успеешь…

– Нет, – решительно обрывает меня она. – Именно поэтому нужно сделать это сейчас. Не стану я терпеть это еще один год! Или три недели. И даже один день! – Мара почти кричит.

– Но что, если…

– Иди, хватит. Ты вроде пришла помогать.

– Я и помогаю. Просто… по-твоему, если покрасить волосы, что-то изменится?

– Да. Я изменюсь. – Подруга срывает крышку и достает содержимое коробки.

– Но почему именно сегодня? Что-то случилось? Кроме жвачки. – Я задаю вопрос, который сама хочу услышать от кого-нибудь уже несколько месяцев.

– А что еще должно случиться? Сколько лет я это терплю, изо дня в день – идиотские клички, жвачку в волосах, надпись «неудачница» на спине? Всему есть предел, – произносит Мара срывающимся голосом, пытаясь сдержать слезы.

– Понимаю. – Я действительно понимаю. И она понимает. Это надо сделать, и я знаю почему.

– Так давай. – И она протягивает мне ножницы.

И я, как полагается верной подруге, беру ножницы из ее рук.

– Ты же в курсе, что я не умею стричь? – замечаю я, а первые пряди волос уже падают на пол.

– Ничего, я тебе доверяю. – Мара закрывает глаза.