Такое короткое лето - [3]

Опустив голову и глядя под ноги, он медленно пошел по поляне, словно пытался отыскать потерянную вещь. Гена был толстым и неуклюжим, но не из-за своей полноты, а из-за постоянно мучивших его приступов остеохондроза. Когда ему нужно было оглянуться, он не поворачивал голову, как это делает каждый человек, а разворачивался всем корпусом. Сгибаться же он вообще не мог. Поэтому, если требовалось завязать шнурок на ботинке, он ставил ногу на стул или опускался на колено. Остеохондроз он подхватил на Севере, когда плавал мотористом на катере по великой реке Лене. Осматривая поляну взглядом опытного следопыта, Гена опустился на колено и, раздвигая траву руками, стал что-то искать в ней.

— А ведь выросла, — радостно воскликнул он, приподнимаясь с земли. В его руке было несколько редисок.

Гена ополоснул редиски в бочке, стоявшей под водостоком на углу дома, и подошел к нам. Валера все так же разглядывал этикетку на бутылке.

— Ты что, до сих пор не открыл? — удивился Гена, отрывая у редиски зеленую ботву.

— Что, прямо сейчас и начнем? — спросил Валера, ставя бутылку на стол. — Мы ведь мясо еще жарить даже не начали.

— Перед хорошей закуской нужна разминка, — философски заметил Гена. — Ищи штопор и открывай.

«Бордолино» оказалось приятным, чуть терпким вином с густым ароматом спелого темного винограда. Валера отпил маленький глоток, почмокал губами и махом выпил все, что оставалось в стакане. Взял за хвостик редиску, покрутил ее перед глазами, понюхал и обратился ко мне:

— Ну давай, Иван, рассказывай, как там у тебя на Алтае.

Гена прыснул.

— Ты что? — обозлился Валера. — Я человека сто лет не видел, а ты смеешься. Мне же интересно, что у него. Знаю, что написал несколько вещей. Кое-что издал.

— Я не об этом, — сказал Гена, сдерживая смешок. — Ты эту редиску нюхал, как влюбленный студент розу. А с Иваном начал говорить, словно следователь на допросе.

— А ну тебя, — махнул рукой Валера. — Ты всегда за что-нибудь зацепишься.

— Тоже мне интеллигент. — Гена подошел к мангалу, пошевелил стоявшим около него железным прутом дрова. — Скоро мясо жарить можно будет.

— А что на Алтае? — сказал я, повернувшись к Валере. — Жизнь такая же, как и везде. Каждый выкручивается, как может.

— Но у тебя настроение творческое, а я стихи давно забросил.

— Последняя вещь написалась сама собой, — сказал я. — Я к ней не готовился. Просто взяла и выплеснулась на бумагу, как будто ждала момента.

— Да… — Валера положил редиску рядом с бутылкой недопитого нами вина. — А я пять лет назад докторскую защитил. Сейчас имею свою клинику.

— Горжусь, что у меня такие друзья, — совершенно искренне сказал я.

— Да ладно тебе, — сморщился Валера. — Нашел чем гордиться.

— Нет, я абсолютно серьезно. У меня бы не хватило мозгов стать доктором.

— Ты лучше расскажи, как писателей лечишь, — попросил Гена.

— А чего рассказывать. Пломбировал как-то зубы Солоухину, а потом Евтушенке.

— Вот про них и расскажи, — настаивал Гена.

Валера ухмыльнулся, достал носовой платок, вытер им редиску, откусил маленький кусочек, пожевал его на передних зубах.

— Пломбу ведь в раз не поставишь. Сначала надо подготовить дупло, успокоить нерв, а на второй заход уже ставить пломбу. И вот когда пришел ко мне на второй прием Солоухин, в руках у него была сумочка. Он ее открыл и поставил на стол банку рыжиков. Я поднял руки кверху и категорически заявил: «Никаких подарков от своих пациентов не беру». А Солоухин спокойно, негромким таким баском говорит с ударением на «о»: «Нет уж возьмите, Валерий Александрович, а то я у вас пломбу ставить не буду. К другому врачу пойду.

Я эти рыжики у себя на Владимирщине собственноручно собирал». Мне ничего не оставалось, как взять. «Спасибо, говорю, Владимир Алексеевич, но в следующий раз приходите без подарков. Я вас за книги, не за грибы люблю». Банку эту до сих пор держу в книжном шкафу. Может музею какому пригодится.

— И на этом закончилось? — спросил я.

— Почему? Еще раз приходил лечить зубы. И снова принес грибы. На этот раз белые.

— А Евтушенко?

— Вот ведь какие разные люди, — сказал Валера, словно до сих пор не мог скрыть удивления. — Солоухина лечил, у того ни один мускул не дрогнул. А к Евтушенке подступиться было страшно — весь на нервах. То ли от природы такой, то ли сам себя издергал. Так и ушел молча. Только глазами на меня зыркнул, словно запомнить лучше хотел.

— Сейчас живет в Нью-Йорке, ест американскую колбасу, — сказал я.

— Его с этой колбасы когда-нибудь прохватит, — заметил Гена.

— Да нет, — сказал Валера, наклоняясь к сумке. — У него великолепная приспособляемость. Он переварит, что угодно.

Валера достал завернутое в пакет мясо и обратился к Гене:

— Где у тебя специи?

— Ну вот видишь, — сказал я. — Это же хороший сюжет для рассказа. Напиши.

— Дарю его тебе. — Валера улыбнулся и торопливо, словно боясь, что я откажусь, добавил: — Нет, нет, на самом деле.

Затем он вытряхнул мясо из пакета на стол, нарезал его поперек волокон не очень толстыми пластиками, посыпал сверху специями и положил несколько пластиков на решетку над мангалом. Мясо зашипело, от мангала потянуло приятным ароматом.