Такая короткая жизнь - [6]

Потихоньку Люба отделилась от толпы и направилась домой, но ей почудилось, что кто-то следует за ней, тяжело ступая и прихрамывая.

– Подожди, – грубовато остановил её незнакомый голос. – Шо фронтовиков не уважаешь? Мы за вас кровь проливали… Я знаю тебя,

Люба… Ты мне понравилась… Только далековато живешь, а мне еще трудно ходить… Помнишь: учились вместе в школе, только я был постарше… – тяжело дыша, произнес подошедший.

– А где ж вас ранило? – участливо спросила Люба.

– Долго рассказывать… – вздохнул парень.

Он оперся на палку, чиркнул спичкой, и из темноты глянуло ничем не примечательное юношеское лицо.

– Это Игнат Зинченко, – узнала его Люба.

– Страшно вспомнить, – вновь заговорил Игнат. – Эшелон новобранцев разбомбили фашисты. Сколько хлопцев безусых там полегло, кто считал? Как уцелел не знаю… Ленинград защищал… Сначала везло: пуля меня обходила… Но однажды подружилась и со мной.

Потерял много крови. Когда бой окончился, санитары подобрали раненых, дошла наконец очередь и до меня… Очнулся я в темном подвале. Первое, что захотел, закурить. Сказать ничего не могу: сил нет. Рукой нашарил кого-то и показываю ему пальцами, что курить, мол, хочу… Молчит! Толкаю другого – тоже молчит! Присмотрелся и вижу: тело на теле лежит, кто без рук, кто без ног… В могиле я, значит…

Игнат замолчал, и по движению огонька видно было, как он страстно, словно дитя соску, сосет цигарку, с каким удовольствием вдыхает дым.

– Чуть не тронулся рассудком… – признался Игнат. – Да тут кто-то откинул дверь. Это санитары еще притащили убитых… Я им рукой машу, а они носилки бросили и побежали к врачу. Трясутся… А тот оказался добрым человеком, кричит им:

– Живо за носилками! Спасайте солдата! Мертвецы не просыпаются…

И сам первый бросился к подвалу. Здесь же, на передовой, сделал мне первую операцию. А когда я очухался, то сказал: " Ну, солдат, теперь долго еще будешь жить, раз с того света вернулся."

Потом воевал за жизнь по госпиталям. Урал полюбил… Тянет меня туда, да батько не пускает.

Игнат снова вздохнул и затянулся цигаркой.

– А у меня отец погиб, – грустно сообщила Люба. – Пулеметчиком был… Да разве он один? И дядя, и двоюродный брат, и соседи… На улице мужиков не осталось… Одни вдовы…

Голос у неё задрожал, и она замолчала. Горе сблизило её с этим худощавым парнем, так много курившим во время разговора.

Было видно, что война опалила его душу, что-то в ней сломала и уничтожила.

– Вот мы и пришли, – сообщила Люба.

Игнат взял её за руку.

– Давай ещё встретимся, – предложил он, притягивая к себе упирающуюся девушку.

Любе казалось, что эти нагловатые руки и губы, касающиеся её тела, грубо разрывают возникшую было ниточку доверия.

– Нет! – вырываясь, крикнула она и, хлопнув калиткой, исчезла в саду.

Скрипнула дверь – и бойкий разговор прервался: взгляды женщин скрестились на вошедшей. Потом разговор возобновился.

– То-ро-пи-ца, наш го-лу-бок! – по слогам протянула незнакомая женщина.

Необычайно тучная, она, казалось, с трудом выдавливала из большого тела слова, и они, рождаясь в хрипе, неприятно ранили слушавших.

– Сваха Степанида, а это мать Игната Зинченко, – указывая на тощую, по-старушечьи высохшую женщину, представила гостей Надежда.

Люба смущенно покраснела. С того самого вечера она больше не видела Игната, и тем неожиданнее был для неё приход свахи.

– Усе живуть в паре, – хрипела Степанида, – люди, звери, птица…

У нас есть отважный голубь – у вас красавица голубка… Надо их спарувать…

Сваха сделала многозначительную остановку и затем обратилась к

Надежде:

– Шо вы на то скажете, сватья?

– Не знаю, як дочка… – грустно промолвила Надежда.

Люба молча стояла у грубы.

– Стесняеца… – решила Степанида. – Да и шо тут скажешь… Тепер за безруких, безногих дивчата хватаются, не одирвешь… А у нашого голубя усе есть, – гордо произнесла она. – Давайте решим: свадьба колы… Торопица наш голубок… Радость к вам в хату пришла…

– Жизнь покаже: радость чи горе, – оборвала ее Надежда.

Две недели перед свадьбой промелькнули как один день. Надежда придирчиво пересматривала приданое, ибо знала, что скидок на вдовство не будет: бабы пересчитают в скрине белье и одежду, прощупают перину и подушки… Оценят каждую вещь.

Казалось, все продумано и учтено, а душу гложет тоска.

– Нет, не так любили раньше… – осуждает молодых Надежда. -

Андрей свадьбы не мог дождаться, а этот глаз не кажет… И Любка безучастная, грустная… А все проклятая война… Все спутала, сломала, разрушила. И как ей разобраться в судьбе дочери, если сама по ночам мечется, плачет, зовёт Андрея, если сердце еще тоскует по любимому.

ЗАМУЖЕСТВО

Над станицей неслась грустная свадебная песня. На эту волнующую мелодию по зеленым улицам и переулкам, вдоль извилистого ерика торопились люди: всем хотелось побывать на первой послевоенной свадьбе.

Сотни глаз рассматривали невесту. Радовались. Завидовали. Обсуждали.

Среди поющих дружек Люба стояла неподвижно, как статуя, но такое отчаяние было на её лице, что у близких тоскливо сжималось сердце.

– Не пришел… – думала она, с болью вспоминая, как бессонными ночами ждала Игната, чтобы объясниться и решить свою судьбу.