Такая короткая жизнь - [26]

Не помня себя, прибежала с сыном в больницу, вломилась в кабинет хирурга и закричала:

– Спасите, Игорь Васильевич, моего мальчика, спасите, умоляю, спасите…

Хирург взял безжизненное тело, положил его на кушетку и грустно вздохнул: было уже поздно, и он ничем не мог помочь этой обезумевшей от горя матери.

– Посидите, пожалуйста, в коридоре, – стараясь не глядеть на плачущую женщину, тихо произнёс Игорь Васильевич. – Вас проводит медсестра, а я сообщу куда следует, вызову Вашего мужа, посмотрю

Вашего сына…

Володина смерть подрубила всех под корень. Люба как-то сразу постарела и опустилась. Улыбка сошла с её милого лица. Тёмные волосы побелели. Карие очи потускнели от слёз. Лицо приняло такое озабоченное выражение, словно ей надо было сделать что-то важное, а что – она забыла…

Ничто её не интересовало, она только тщетно пыталась понять, как это Володя сам нашёл за сундуком вино, напился и погиб.

После похорон Люба возненавидела спиртное, пьяного мужа тоже ненавидела и боялась, что когда-нибудь не выдержит и убьёт его.

Каждую ночь к Надежде стал приходить Андрей. Сначала он становился в углу, у двери, и стоял там невидимый глазу, но женщина чувствовала, что это он. Иногда пробирался даже к кровати и застывал у изголовья, а однажды шепнул:

– Ходим, Надюша, со мной…

Всякий раз, когда муж появлялся в комнате, она просыпалась от бешеного сердечного клёкота и так в испарине, боясь пошевелиться и открыть глаза, встречала рассвет. Ей бы поговорить с ним, сказать:

"Не мучай, мол, Андрюша, ни в чём не виновата я перед тобою, мне, мол, рано ещё туда: и детям нужна, и молодая"…

Но ни говорить, ни двигаться она не могла. И только мысли одна страшнее другой проносились в голове. Женщина вспоминала год за годом, час за часом, стараясь понять, за что же ей такое наказание.

– Господи,- думала Надежда,- где же я так согрешила? Вроде не убивала, не воровала, детей и мужа любила… За что же мне такая кара? Почему так несчастны мои дети? Зачем ты взял моего внука Володю?

Она обращала к Богу тысячи вопросов, молилась, просила, оправдывалась… А перед глазами стоял тот проклятый голодный год, тот вечер, когда прибежал на себя не похожий Андрей, вытащил её из хаты в сарай, чтоб, не дай Бог, не услышали дети, и, дрожа и оглядываясь, шепнул:

– Заскочил на минутку и опять в правление! Продотряд в станице!

На заре заберут все… Припрячь трошке продуктов, шоб не сдохнуть, но никому ни слова: узнают – расстрел…

Надежда вспомнила, как сердце затрепетало от желания побежать к отцу, матери, сёстрам, чтобы сообщить эту страшную новость, чтобы спасти их, но потом её сковал страх и за себя, и за мужа, и за детей, и она долго ещё стояла, не двигаясь, словно пригвождённая к стене этим же страхом, понимая, что, смолчав, отречется от всех родных, обречет их на голодную смерть.

– Себя и детей я спасла, а душу… Это умершие в тридцать третьем не дают мне покоя… Вот за что расплачиваюсь… – думала Надежда долгими бессонными ночами.

Она стала бояться темноты и частенько до утра не гасила лампу.

Бессонница и суеверный страх иссушили её, и только глаза, обведённые синью, стали ярче и поражали окружающих затаённой в них болью и обреченностью.

По вечерам к Надежде приходили подруги, игрой в лото и карты коротали время.

– Барабанные палочки! – весело выкрикивала Наталья, стараясь развеселить женщин. Её маленькое личико было по-прежнему миловидно, а выбившиеся из-под батистовой косынки чёрные кудряшки кольцами падали на чистый лоб, укрывали серёжками лицо и шею.

– Кончила, проверяйте, – сухо буркнула Елена и, обращаясь к куме, уже по-другому, участливо, спросила:

– Ну, шо опять Андрюша був?

Надежда грустно кивнула головой и пожаловалась:

– Не знаю, подруги, шо робыть? И поминала, и в церкви була – приходе… Не хочу Любу тревожить: у ней и своего горя хватае, но чую: смерть рядом…

– Не обижайся, Надя,- грустно заметила Полина. – Соскучилась ты, видно, за мужиком. Вот и мерещится по ночам тоби Андрюша.

– Ну, бабоньки, если до мене мужики завалють,- вдруг хихикнула

Наталья, но её тут же сердито оборвала Елена:

– Тут горе, а тоби все хаханьки…

Надежда слегла. Теперь днями она лежала на кровати, не в силах подняться. Игнат присылал врачей, они осматривали больную и выписывали каждый раз новые лекарства, но женщине становилось всё хуже и хуже.

Силы покидали её. С трудом приоткрывала веки, редко разговаривала, отказывалась есть. Когда ей становилось чуть лучше, приподнималась и смотрела на посетителей скорбно и виновато: она боялась своей беспомощности, не хотела быть никому обузой, поэтому перестала бороться за жизнь. Иногда лежала так тихо, что всем казалось, что она умерла. Тогда подносили к её губам зеркало, оно запотевало. Но Надежда ощущала, как коптит лампадка, слышала, как плачут зажжённые подругами свечи, улавливала шёпот людей:

– Помирае…

– Не, мучается, бедна, а Господь её не забирае…

– Надо положить на землю, шоб отошла: тело просе земли…

Но эти разговоры уже не волновали её, и только прикосновение дочери выводило Надежду из забытья: сердце вновь начинало учащённо биться, хотелось жить, и она просила: