Такая долгая жизнь. Записки скульптора - [21]

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь? — спросила администратор.

Я чувствовал себя без брюк не очень уверенно.

— Заберите, пожалуйста, утюг, — попросил я, не поднимаясь с пола.

Потом я положил брюки под матрас, как в добрые студенческие времена, и спокойно улегся спать. Наконец-то на открытии выставки я был одет так же, как и другие.

Вообще-то во время зарубежных командировок со мной случались и более крупные неприятности.

Как-то, вернувшись душным летним вечером в гостиницу, расположенную в центре Бухареста, я зашел в ванную комнату, чтобы принять душ. Я еще не успел включить свет, как увидел в открытом настежь окне в нескольких метрах напротив абсолютно обнаженную девушку, принимавшую душ. Не знаю, почему я так испугался. Можно подумать, что за мою долгую творческую жизнь я вообще не видел натурщиц. Но тем не менее я сделал в темноте резкий шаг в сторону, задев при этом плечом тяжелую фаянсовую полку, на которой стояли два стакана. Полка с грохотом рухнула вниз, выбив большой треугольный кусок раковины, который, в свою очередь, упал на унитаз, расколов его пополам.

Я включил свет и увидел, что мне удалось в одно мгновение разбить все бьющиеся предметы, находившиеся в ванной комнате. Обнаженная девушка, забыв прикрыться, с ужасом смотрела в мою сторону. К счастью, это было в самом начале командировки и у меня еще были деньги, чтобы рассчитаться с гостиницей, и еще хватило денег для того, чтобы пригласить через пару дней незнакомку из окна напротив выпить чашечку кофе.

Мой отец

До того как мы получили квартиру на Песочной набережной, мы с Викой несколько лет жили с моими родителями. Мать была красивой властной женщиной. Как она сама говорила, она «держала дом». Мать командовала отцом и руководила моим воспитанием.

Когда мне исполнилось шесть лет, она взяла меня за руку и отвела к молодой бакинской художнице. Та оказалась ярой поклонницей абстрактного искусства. Я начал писать натюрморты, в которых от полного моего неумения ничего общего не было с теми предметами, которые я должен был изображать. Моя преподавательница была в восторге и даже носила куда-то показывать мои немыслимые произведения.

Через пару лет родители решили вернуться в Ленинград, из которого уехали в голодном двадцать втором году в сытый и веселый Баку. К этому времени в результате полученного мною художественного образования я стал, не подозревая об этом, отъявленным формалистом.

В Ленинграде мать отвела меня в частную студию известного еще с дореволюционных времен художника Эберлинга. Ему не удалось меня перевоспитать. И когда я с этим «творческим багажом» поступил в художественную студию Дворца пионеров, у меня сразу же начались конфликты с моим преподавателем — художником Михайловым, большим, грузным человеком.

— Где ты видишь этот зеленый цвет? — кричал он, багровея. — Тут же висит ярко-красная драпировка!

— Я так вижу, — тихим голосом, но нахально отвечал я.

Меня несколько раз хотели исключить из студии. Действительно, во Дворце пионеров, где занимались юные техники, юные натуралисты и юные математики, совершенно не нужны были юные формалисты.

Эберлинг, который тоже преподавал в нашей студии, каждый раз с трудом отстаивал меня. Я подозреваю, он делал это не потому, что ему нравилось мое творчество, а скорее потому, что ему нравилась моя мать, молодая красивая женщина.

Отец был человек мягкий, добрый, с хорошим юмором. До революции он учился на медицинском факультете университета в Цюрихе, но об этом никогда никому не рассказывал. Говорить вслух о пребывании за границей в те годы было очень опасно. За это могли, по крайней мере, арестовать и сослать в Сибирь. Началась Гражданская война. К этому времени отец вернулся в Харьков и оканчивал учебу уже в Харьковском университете. В восемнадцатом году он получил диплом врача, и тут же его мобилизовали в армию Деникина. Но об этом вообще нельзя было упоминать, потому что за участие в Гражданской войне на стороне Белой армии грозил расстрел.

Повоевав немного в частях Деникина, он заболел сыпным тифом. Армия пошла дальше, а его оставили на какой-то маленькой железнодорожной станции, которую вскоре заняли красные. Таким образом, он стал врачом в Красной армии, кажется, у Буденного. Я говорю «кажется», потому что отец избегал вопросов о своей «героической» биографии времен Гражданской войны. Он, как, впрочем, и большинство населения Советского Союза, жил в постоянном страхе, что его могут за что-нибудь арестовать.

Он прожил большую, нелегкую и интересную жизнь. Кроме Гражданской войны, участвовал в Финской кампании, провоевал всю Отечественную войну, работал врачом в лепрозории для прокаженных в Азербайджане, в вендиспансере, в различных больницах. Он был врачом-урологом, но отлично разбирался, если приходилось, и в других заболеваниях.

Зарплата врача была очень маленькой, и он подрабатывал, читая, где придется, лекции, преподавая в школе для среднего медицинского персонала в городе Пушкине.

Однажды он принимал выпускные экзамены в этой школе. Как раз в те годы в моду начали входить фитонциды — летучие целебные вещества, убивающие микробов, которые выделяют лук и чеснок. Средства эти были известны давно, но как раз в эти годы их научно обосновали. Статьи на тему о фитонцидах только-только начали появляться в медицинской литературе.