Такая долгая жизнь - [34]

Стало уже совсем темно. Ночь густела. На востоке вспыхнул багровый всполох, осветил все вокруг: и чернильно-блестящую воду, и матово-темные стены камышей, и низкое темно-пепельное небо.

И вдруг раки перестали идти. Вытащил одну раколовку, вторую, третью. Только в одну попал маленький рачок. Захар выбросил его в воду: пусть растет.

Всю жизнь Захар провел на море, но ни он, ни другие рыбаки не могли объяснить, почему вдруг так бывает: идет рак, идет и потом вдруг как обрежет. То же самое и с рыбой. С вечера такой клев, что дух спирает от радости, а утром, на зорьке — время испытанное, рыбное, — клева никакого нет. Бывает наоборот: с вечера не берет, а на зорьке не успеваешь забрасывать удочку.

Захар стал поднимать последнюю раколовку — веревка натянулась как струна. Потяни еще — лопнет. Зацепилась за что-то. Михаил подвел лодку с другой стороны. Ничего не выходило. Вспыхнул тусклый свет карманного фонарика. Захар берег батарейку, редко пользовался фонарем. Раколовку терять было жаль, но и в воду лезть не хотелось.

— Я сейчас посмотрю, что там… — Пантелей снял рубашку.

— Да вы что, Пантелей Афанасьевич! Да я этого не допущу. Я сам… — Захар вскочил.

— Сиди, сиди, Захар. Я люблю ночные купания…

«Правду он говорит или нет? Какие там ночные купания», — усомнился Захар.

И снова багровый всплеск осветил и протоку, и камыши, и лодку, в которой стоял Пантелей уже в трусах.

Взявшись руками за борт лодки, он легко скользнул в воду. Держась за веревку одной рукой и загребая другой, Пантелей подплыл к тому месту, где веревка уходила в воду. Нырнул. Глубина здесь была небольшой — метра три. Руки уперлись в илистое дно. Вот и раколовка. И вдруг что-то холодное и скользкое коснулось его — он резко дернулся в сторону. Змея! Поплыл под водой, потерял ориентировку, пошел не вверх, а в сторону. Наконец сориентировался, вынырнул.

— Я думал, сом играет, — услышал он голос Захара.

— Ну, что там? Может, я помогу? — предложил Михаил.

— Ничего, я сам…

«Никакая это не змея», — сказал себе Пантелей.

— Захар, топляки тут могут быть? — спросил он.

— Редко, но попадаются, однажды я здоровенный дрючок вытащил. Чуть леску не оборвал.

— Я сейчас еще попробую…

На этот раз Пантелей осторожно пошел под воду и там, под водой, тоже осторожно повел по раколовке и снова натолкнулся на скользкий, сужающийся к концу комелек. Это действительно был топляк. Пантелей отцепил раколовку. Вынырнул.

— Тяни! — скомандовал он.

Захар легко вытащил раколовку. Пантелей подплыл к лодке, подтянулся на руках.

— А вы, Пантелей Афанасьевич, того, — уважительно заметил Захар. — Не робкого десятка… Конечно, я знаю: вы человек геройский, но все ж таки ночью лезть в воду в незнакомом месте — не всякий решится!..

Пантелей выкрутил трусы и стал одеваться. Первые капли дождя коснулись рук, лица. Это было похоже на легкие прикосновения холодных маленьких булавок.

Захар и Михаил натянули брезент. Все трое забрались под него. Здесь пахло тиной и рыбой, но было тепло, уютно. А дождь все припускал.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В Солодовке на общественном поле собрали первый урожай. Хороша была бахча в молодом колхозе.

Место для бахчи выбрали удачное — на пригорке, открытое, солнечное, хорошо продуваемое ветром. Одно неудобство — близко дорога. Сторожем на бахчу отрядили Мартына Путивцева.

Мартын сторожевал охотно. Соорудил вышку, сделал шалаш, взял с собой дворового пса Буяна.

Весь сентябрь подводами возили арбузы и дыни, а все вывезти не смогли. Набили ими подполы, сараи, а на поле, среди сухой ботвы, еще лежали собранные в кучи ажиновские арбузы с сахарно-сладкой сочной сердцевиной и отдельно дыни: зеленые огурцовки с медовой мякотью; скибастые — длинные, гладкие; шершавые — круглые, с потрескавшейся кожурой, сахарно-крупитчатые внутри.

Раз в день тетка Химка приносила Мартыну горячую еду: постный борщ, пшенную кашу с салом, пирожки с фасолью, с требухой, печеный кабак. Чем не жизнь? Мартын Путивцев сидел невылазно на бахче до покрова дня, а на покров раненько утром собрался и пошел в деревню.

На покров в Солодовку съезжались жители соседних сел. На престольный праздник из Ростова прибывал архиерей. На площади у церкви устраивалась ярмарка.

По пути Мартыну попадались принаряженные женщины, кое-кто из мужчин был уже под хмельком. Молодые приветствовали Мартына степенно, уважительно, сверстники еще издали кричали:

— С праздником тебя, Путивец!

Мартын свернул в проулок, к правлению колхоза. В тесной хате, где помещалось правление, было пусто. Один только Демьян с деловым видом корпел над бумагами, разложенными на столе. Лицо его было хмурым, в зубах потухшая цигарка.

— Здоров, брат! Ты и в праздник робышь? — спросил Мартын.

— Кому праздник, а кому маета одна…

— А чего ж маета? — простодушно поинтересовался Мартын.

— А того, что все это есть леригиозный дурман. З им надо бороться, а як? Шо ж мэни, поперек дороги ложиться, шоб архиерей не проихал?

— Хай йдэ, на шо вин тоби? Ховай лучше ци бумажки, та пидымо на площадь.

— А ты на кого бахчу покынул? — Демьян напустил на себя строгость.

— Та ни грэца тим гарбузам не зробиться за день. Буян посторожуе, а к ночи я прыйду…