Так полон или пуст? - [3]

В надежде, что мои респонденты ведут потрясающе яркую жизнь, я попросила их мысленно вернуться на месяц назад и рассказать, какие из ста ожидаемых событий случились с ними за это время в действительности. Оказалось, что позитивные, негативные и нейтральные обыденные случаи происходили примерно в равной пропорции – приблизительно по 33 %. Студенты Института Вейцмана не открыли секрета человеческого счастья, они просто проявили обычную склонность к оптимизму.

Обдумывая этот пример, вы, возможно, спросите: характерен ли оптимизм для всего человечества в целом, или это скорее заблуждение юности? Справедливый вопрос. Можно подумать, что чем мы старше, тем мудрее. Имея за плечами больше жизненного опыта, человек должен воспринимать мир более реалистично, быть способным отделять обманчивые надежды от суровой реальности. Должен бы, но не делает этого.

Мы носим розовые очки и в восемь лет, и в восемьдесят. Есть данные, что школьники девяти лет выражают оптимистичные надежды на свою взрослую жизнь[6], а результаты опросов, опубликованные в 2005 году, показывают, что пожилые люди (в возрасте 60–80 лет) так же склонны видеть стакан наполовину полным, как взрослые средних лет (36–59) и молодежь (18–25)[7]. Оптимизм преобладает во всех возрастных группах каждой расы и любого социально-экономического статуса[8].

Многие из нас не осознают собственной склонности к оптимизму. Она именно потому и имеет такую силу, что, как многие другие иллюзии, не полностью поддается здравому осмыслению. Тем не менее факты ясно показывают, что большинство людей переоценивают перспективы своего профессионального роста, считают собственных детей чрезвычайно одаренными, ошибаются в оценке вероятной продолжительности жизни (иногда на 20 лет и больше), надеются быть здоровее и успешнее, чем люди в среднем, значительно недооценивают возможности развода, онкологических заболеваний и потери работы. Все совершенно уверены, что их жизнь будет лучше, чем у родителей[9]. В этом и состоит суть склонности к оптимизму – стремления переоценивать вероятность наступления позитивных событий и недооценивать шансы на встречу с неприятностями[10].

Многие убеждены, что оптимизм – изобретение американцев, некий побочный продукт воображения Барака Обамы. Я часто сталкивалась с таким представлением, особенно когда читала лекции в Европе и на Ближнем Востоке. Да, говорили мне, праздник по случаю стрижки волос, картина поездки на пароме в солнечную погоду, недооценка вероятности погрязнуть в долгах, заболеть раком и столкнуться с другими бедами указывают на склонность к оптимизму, но подобное характерно только для жителей Нью-Йорка.

И правда, первые исследования оптимизма я проводила на обитателях Манхэттена. (Все последующие эксперименты – только на циничных британцах и израильтянах.) Можно простить людям предположение, что «Большое яблоко» [11] – идеальное место для углубленного изучения оптимизма. Пусть у меня нет надежной подтверждающей статистики, но поп-культура, конечно, всех заставляет верить, что в Нью-Йорке личности с большими замыслами и уверенностью в собственных силах могут рассчитывать на достижение цели. От новых иммигрантов, созерцающих статую Свободы, до Холли Голайтли [12], которую восхищают витрины бутика Тиффани на Пятой авеню, Нью-Йорк – настоящее олицетворение надежды: город, в котором улицы переполнены людьми, ищущими удачи.

Однако, как ни удивительно, принцип оптимизма легко прослеживается до европейской научной мысли семнадцатого столетия. Формулирование оптимистического мировоззрения коренится не в американской культуре, а во французской. Рене Декарт – один из первых философов, у кого мы находим оптимистичную идеализацию в идее о том, что человек может стать господином своей вселенной и, соответственно, пользоваться плодами земли, поддерживая хорошее здоровье. Но введение слова оптимизм в качестве термина обычно приписывают немецкому философу Готфриду Вильгельму Лейбницу, который, заметим, полагал, что мы живем «в наилучшем из всех возможных миров»[13].

Чрезмерно позитивное представление о будущем может привести к плачевным результатам – кровавым сражениям, экономическим катастрофам, разводу и ошибкам планирования (см. главу 11). Да, склонность к оптимизму иногда наносит вред, но и, как мы скоро убедимся, помогает нам адаптироваться. Как все другие иллюзии человеческого мозга (например, вестибулярная и зрительная, описанные в главе 1), иллюзия оптимизма появилась не на пустом месте: у нее есть своя задача.

Склонность к оптимизму облегчает восприятие боли и трудностей, которые, несомненно, возможны в будущем, и расширяет жизненные перспективы. В результате стресс и тревога снижаются, физическое и душевное здоровье улучшается, а желание заниматься делом растет. Чтобы двигаться вперед, нам необходима способность воображать другие события – не просто те, что уже случались, а более позитивные, и нам нужно верить, что они возможны.

Я считаю, что разум стремится претворять прогнозы в реальность. Мозг человека организован таким образом, чтобы оптимистичные устремления изменяли наше восприятие жизни и способы взаимодействия с окружающим миром, превращали мечты в сбывающиеся пророчества. Без оптимистичного настроя никогда не стартовал бы первый космический шаттл, никто не стал бы предпринимать попыток мирного урегулирования на Ближнем Востоке, никто не связывал бы себя снова семейными узами после развода. Да что там – наши предки не рискнули бы оторваться от своих племен, и все мы, возможно, по сей день жили бы в пещерах, мечтая о свете и тепле.