Так оно бывает - [6]

— Карпентьев? За что?

— Ха-ха! «За что»! За то, что подрался с нашим управляющим и председателем месткома. Сразу с обоими! Как кинется на них на двоих и давай их своей тростью — по шее, по спине, по бокам… по куда придется…

— Карпентьев — по шее?!

— А вы как думали? Вот они — ваши тихони!.. Спасибо, тут случился милиционер. Дал свисток, вызвали наряд, поволокли его, голубчика… А управляющего — прямо в больницу. Говорят — перелом пяти ребер, не считая, значит, синяков там и ссадин…

— Позвольте! Вот они идут оба вместе — Карпентьев и наш управляющий и спокойно между собою разговаривают… Что же вы говорите, что они — в милиции, в больнице?..

— Тссс! Тихо! Они еще сами не знают, что между ними произошло… Давайте лучше уйдем… Тсс!.. Все на цыпочки, на цыпочки наступайте…

ТУШИНСКИЙ ВОР

Всем, конечно, известно: в начале семнадцатого века «тушинским вором» прозвали второго самозванца, который после гибели Григория Отрепьева объявил себя убитым в отрочестве царевичем Дмитрием… Именно он свой лагерь расположил в подмосковном селении Тушино. А сейчас в Тушино ходят автобусы и троллейбусы, там расположен Центральный аэроклуб. Там происходят праздники авиации, и парашютному спорту обучаются тоже в Тушино…

Вот меня и назвали однажды «тушинским вором», причем — назвали справедливо. Давно это было. Мне едва исполнилось восемнадцать лет, и я был крайне влюблен в некую Олю. И она испытывала ко мне чувство. Словом, пришло время мне познакомиться с ее родителями. Я был студент механического техникума. И мое общественное положение в принципе меня устраивало. Но перед отцом Оли хотелось показать более высокое социальное положение… Кто же не поймет такого стремления?..

А Владимир Андреевич — Олин отец — был полковник авиации в отставке. Вот я и наду-мал, чтобы завоевать его симпатии, притвориться видным парашютистом. Летчиком сказаться я боялся: тут уж сразу можно было попасться. А вот парашютистом — другое дело. У нас занима-ются прыжками с молодых лет. Это показывает храбрость и ловкость… Словом, все ясно…

Когда я пошел в гости к Олиным родителям, я утащил на этот вечер парашютный значок нашего соседа — летчика. Знаете, красивый такой эмалированный синий значок, изображающий парашют в раскрытом виде, в полете, так сказать, а к нему подвешен маленький овальчик, на котором поставлена цифра, означающая количество прыжков, совершенных обладателем значка. У соседа прыжков было двести… И я не рассчитал, что двести прыжков, пожалуй — многовато для парнишки в восемнадцать лет… Но это уже я потом сообразил, что надо было раздобыть значок поскромнее. А в тот вечер я, значит, прикрепил себе к бежевой тенниске значок на двести прыжков и отправился к Оле.

Оля меня встретила в подъезде: от нетерпения вышла навстречу… Мы взялись за руки и вбежали в квартиру. В передней Оля выпустила мои пальцы из своих и вошла в столовую. А там уже был накрыт чай. Хлопотала Олина мама — милая женщина лет сорока. А папа сидел в качалке. Он поднялся мне навстречу, светлыми глазами человека, привыкшего глядеть в небо, посмотрел на меня… На лице папы была добрая улыбка. Жестом он пригласил меня к столу.

Но вот его взгляд задержался на моей груди, и улыбка погасла.

«Ага! — подумал я. — Клюнул на мой значок! Теперь он меня зауважает…»

Но Владимир Андреевич уселся сам (при этом он не спускал глаз с «моего» значка), подождал, пока Оля и я заняли места за столом, и лишь после этого произнес со значением:

— Это что же за украшение у вас, молодой человек? — и движением подбородка он указал на парашютный значок.

— Да, вот… прыгаю понемножку… — самодовольно ответил я. Безусловно — я не авиатор. (Сам не знаю, зачем я так сказал: авиатор, а не летчик.) Но тоже, так сказать, приобщаюсь к нашим советским деловым небесам…

Оля переводила взор с отца на меня и обратно. И почему-то покраснела. Но я не придал еще значения этому признаку… А Владимир Андреевич нахмурился, помолчал и спросил:

— Сколько раз вы успели спрыгнуть?

— Я? Я это… что-то порядка (тут я нагнул голову, чтобы еще раз прочитать число прыжков, обозначенное на овальчике под парашютом)… двухсот или даже — трехсот…

— Скажите! Триста раз прыгали! Такой молодой и — нате вам! — И в голосе полковника звучала откровенная ирония.

От этой иронии у меня внутри что-то вроде лязгнуло или дернулось… В общем, я ни с того ни с сего поперхнулся и опустил глаза. А Оля почему-то застонала.

— Помолчи, Ольга! — скомандовал отец, хотя она ничего не произнесла. Та-ак. А сколько вам лет?

— Лет мне… лет мне восемнадцать… с чем-то там…

— Смотрите: какой вы широкий, молодой человек, точно считать не желаете… Прыжков у вас — от двухсот до трехсот, а лет вам «восемнадцать с чем-то»…

— Папочка, может, сперва выпьем чаю, — дрожащим голосом выдавила из себя Оля.

— Я сказал: помолчи. Та-ак… В восемнадцать лет вы напрыгали уже двести раз. Вон у вас на значке так обозначено.

— Да, — подтвердил я со вздохом. И сам почувствовал, что интонация у меня была вроде как с сожалением: мол, неприятно это, но — что ж поделаешь? — вот напрыгал уже на третью сотню…

— Сколько же раз вы прыгаете, когда попадаете на аэродром?