Так не бывает, или Хрен знат - [126]

«А будет ли он, этот следующий раз, – подумалось вдруг, – не слишком ли рано ты, парень, хвост распушил? Сорок дней ещё не прошло, и пока ничего не ясно ни со временем, ни с тобой. Нашёл, понимаешь, авторитет – Женьку Саркисову!»

И будто в подтверждение этих не очень весёлых мыслей, прожорливый воробьишко опять «огорчил» мой карман и начал карабкаться на плечо, часто зевая. Пить захотел! Я, кстати, не раз уже пожалел, что взял его на поруки. Потерпи, олух, тут речка недалеко!

Жара. Вездесущее солнце осеняло ликующий окоём небесным крестом, выжимая из почвы остатки влаги. Порывистый ветерок гонял у обочины липкую пыль. Ею были подернуты заборы, деревья и стены домов. Раскинув одноэтажные улочки, мой город лежал на ладони Земли, как старая вещь, которую дед достал с чердака и не успел как следует отряхнуть.

В думах о будущем прошлом, я шёл оптимальным маршрутом в сторону станции, совсем позабыв, что подземный переход под железнодорожным полотном ещё не прорыт. Только отсутствие привычных ориентиров заставило меня вспомнить о новых реалиях. Не было ни стелы с вечным огнём, ни мраморных плит с именами погибших. Площадь Победы представляла собой голимый пустырь, мощённый крупной булыгой и обсаженный тополями. С одной стороны её подпирал внутренний дворик ресторана «Дорожный», с другой – группа домиков барачного типа, объединённая общим заборчиком – ведомственное жильё работников станции.

Подумав, я перешёл через улицу и повернул направо, в сторону непросыхаемой лужи. На скамейке у двери парикмахерской никого. Мне тоже сюда ещё рано. До середины шестого класса дед стриг меня сам трофейной ручной машинкой. Он доставал её из коробки и долго взирал сквозь очки на обе насадки, выбирая из них ту, «что не так скубёть». «Скубли» обе. Поэтому дед расстраивался, когда я непроизвольно вздрагивал под накинутой на меня простынёй и говорил «Ой!». Выйдя из-под его рук, я выглядел как большинство моих сверстников. Всё с головы сметено под ноль, лишь надо лбом оставался небольшой чубчик. А там, где скубло, в частоколе ёжика образовывались белые пятна, которые потом медленно зарастали.

Как называется эта причёска, я узнал после того, как обе насадки уже никуда не годились. Дед тогда со вздохом убрал машинку в футляр, достал из кармана десять копеек, ещё раз вздохнул и сказал:

– Сходи, Сашка, в парикмахерскую. Скажи, чтоб подстригли «под бокс».

Под бокс! Вне себя от восторга я летел на вокзальную площадь, мысленно предвкушая, как мужественно и взросло буду смотреться на фоне соседских мальчишек. Да все они лопнут от зависти!

Только «счастье» моё было коротким, как первый прокос от виска до макушки, оставленный в моей шевелюре машинкой, которая «не скубёть»…

Пить из лужи воробей почему-то не стал. То ли вода слишком грязная, то ли не научился ещё. Но лапы и кончики крыльев в грязи извазюкал. Куда такого в карман?! Хотел я попробовать напоить его с ладони, да хоть немного почистить, и стал перебираться с камня на камень – туда, где водичка почище. А сзади машина: «би-бип!» Я чуть птицу не уронил! Поскользнулся, упасть не упал, но очнулся стоящим по щиколотку в грязи. А шофёр мимо проехал, другой дорогой. И вообще-то он не мне бибикал, а Витьке Григорьеву.

Подбегает ко мне Казия и как ни в чём не бывало:

– Новость слыхал? Дядька Ванька Погребняк…

– Когда?! – непроизвольно выдохнул я.

– Что когда? – не понял Витёк. – Не «когда», а возле двора на скамейке сидит!

– Брешешь! – сорвалось с моего языка.

Все остальные слова заблокировал разум. Потому что так не бывает: лежал, не вставал, не узнавал никого – и вдруг на скамейке сидит!

– Брешут собаки да свиньи и ты вместе с ними! – огрызнулся Григорьев. – Спорим на шалабан?

Меня чуть не переклинило. Стоял бы сейчас на сухом, точно в дыню дал бы подлецу. Вроде большенький, пора базар фильтровать.

– Чё ты гляделки вылупил?! – заегозил Казия.

– А если его там не-ет? – всё еще стоя в луже, вымолвил я самым вкрадчивым тоном (рискуешь, мол, корефан).

– Если нет, значит, домой пошёл! Истинный крест, не брешу! Я его, как тебя, видел! У Жоха спроси, он подтвердит. Сам подумай, зачем я буду брехать, если ты мне и так шалабан должен? – Не дождавшись ответа, Витёк асинхронно пожал плечами и потянулся взглядом к моему воробью. – Гля, чё это у тебя?

– Не скажу! – мстительно вымолвил я и спрятал птицу в карман, тут же ставший липким и влажным. – Пошли, будешь показывать!

– Вообще-то меня мамка за хлебом послала, – начал было выкручиваться Казия, но понял, что это дело сегодня у него не прокатит, и сдался: – Крову мать! Ну ладно, погнали.

Носки я заранее снял, рассовал по карманам брюк. А вот ноги обмыть не успел. Грязные пятки скользили внутри раскисших сандалий. Подошвы противно чавкали, оставляя на горячих камнях стремительно подсыхающий след.

Права тётя Шура, невезучий какой-то день. Словно из настоящего детства. Пекло такое, что трещины по земле, воробью негде попить. Единственная в городе лужа – и та моя! «Свинья грязи найдёт», – скажет Елена Акимовна, и будет права. Ох и будет сегодня мне нагоняй! А всё из-за кого? Из-за этого сраного Казии! Шёл бы своей дорогой, не стал меня окликать, глядишь, и машина мимо прошла бы!