Так говорил Саддам - [18]

Иранская угроза обретала реальные очертания, и понятно, что Хусейн хотел отвести ее. Но если с шахом ему удалось купить иранскую лояльность путем уступок, с муллами, вероятно, договориться было невозможно. Они открыто ненавидели Саддама, называли его «главным американским агентом в исламском мире» и не скрывали, что их основная цель не какие-либо приобретения, а «свержение проклятого безбожника».

А ведь Саддам приветствовал новый исламский режим Тегеране, выразил желание установить «прочнейшие братские отношения на основе уважения и невмешательства во внутренние дела» и неоднократно говорил о сочувствии и поддержке борьбе иранского народа за «прогресс и свободу». Однако Тегеран не ответил ему взаимностью. Более того, с первых дней своего пребывания у власти хомейнисты предпринимали попытки свержения Саддама. Они надеялись, что иракские шииты восстанут против собственных суннитских «угнетателей» и покончат с «еретической» властью, «оскорбляющей ислам». Позицию иранских исламистов в отношении Ирака, пожалуй, лучше всего характеризуют следующие слова одного из членов тогдашнего тегеранского руководства Халхали: «Мы вступили на истинно исламский путь, и нашей целью является победа над Саддамом Хусейном, ибо мы считаем его главным препятствием к распространению подлинного ислама в регионе».

Стало очевидным, что из-за давления Ирана и его откровенного подстрекательства шиитского населения к восстанию в Ираке возникла серьезнейшая внутренняя опасность. Шиитская проблема была даже хуже и труднее разрешимой, чем курдская проблема. Курды никогда не могли угрожать БААС настолько, насколько ей могло угрожать шиитское движение. Хотя курды всегда были проводниками иностранного влияния в Ираке, они являлись неарабским меньшинством, и потому их национальные устремления встречали враждебность большинства иракцев, которых можно было сплотить вокруг власти, отвергавшей попытки «отнять у арабской родины часть ее земель». Что же касается шиитского сообщества, оно было неразрывной частью арабской нации и крупнейшей религиозной общиной в Ираке. Следовательно, если бы арабы-Шииты бросили открытый вызов правлению БААС, это могло бы стать смертельным ударом для власти Саддама. А в идеологическом плане возможное отделение шиитов выбивало почву из-под ног БААС, ибо как эта партия могла нести знамя пан-арабизма, если ей не удавалось сохранить единство в собственной стране? В практическом же плане мятеж большинства иракского народа неизбежно привел бы к дестабилизации положения в стране.

Что следовало Саддаму делать в подобных условиях? Непрекращающаяся подрывная деятельность Ирана и начавшиеся приграничные стычки привели его к выводу, что обуздать иранскую угрозу можно лишь с помощью полномасштабной войны. Думается, что абсолютно не правы те, кто объясняет такое решение Саддама его «личной агрессивностью и безудержными геополитическими амбициями». Действительно, он был очень честолюбив, но можно сказать, что его втянули в войну фанатизм и бескомпромиссность хомейнистов и проявленная ими непреклонность в стремлении свергнуть «режим багдадского выродка». Саддам же прибегнул к войне только после того, как убедился, что с иранскими муллами невозможно договориться и что лучше нанести удар первым, чем ждать, когда они нападут в наиболее благоприятный для себя момент. Стоит ли обвинять его за решение пойти на упреждающий шаг? Несомненно, очень многие выдающиеся лидеры прошлого и настоящего, попав в аналогичное положение, сделали бы то же самое.

В конце сентября 1980 года иракские войска пересекли иранскую границу, и начался один из самых долгих, кровавых и дорогостоящих вооруженных конфликтов после Второй мировой войны. Военная стратегия Саддама ясно показывает, насколько он не хотел нападать на Иран. Вместо того чтобы осуществить блицкриг и сокрушить исламский режим в Тегеране, он стремился локализовать войну и сдерживал продвижение собственных войск, объявив через неделю после начала военных действий о желании вести мирные переговоры. Необходимо также отметить, что иракцы воздерживались от поражения целей, имеющих гражданское и экономическое значение, нападая исключительно на военные объекты. И лишь после иранских ударов по невоенным целям Ирак ответил тем же.

Странное нежелание использовать первоначальные военные успехи Ирака наглядно свидетельствует о стремлении Саддама к миру и все еще теплившейся у него надежде на возможность договориться с тегеранскими муллами. Он определенно не хотел ни разрушать, ни оккупировать Иран. Однако его добрая воля не была правильно оценена хомейнистами и привела к ряду печальных последствий для иракцев: иранская армия была спасена от разгрома, а Тегеран получил выигрыш во времени для реорганизации и перегруппировки своих войск. О том, что Саддам не хотел войны и всячески стремился остановить ее, говорят его слова, сказанные им тогда, когда военные успехи иракцев были несомненными: «Несмотря на нашу победу, если вы сейчас меня спросите, нужно ли было вступать в эту войну, я скажу: лучше бы мы ее не начинали. Но, к сожалению, у нас не было иного выбора».